Культура народа

Народ — это не нация, это лишь одна из её страт, правда большая (85% населения России).

Русский народ— это та часть русского населения, которая обеспечивает его материальное существование. Эта вторая страта после страты власть состоит из нескольких подстрат. В неё входят:

• Крестьяне. Они обрабатывают землю, и производят на ней продукты, необходимые для физического существования нации. Достоевский называл крестьян «ведущим сословием: «Кто обрабатывает землю, тот и ведёт за собой».
  
• Ремесленники (токари, слесари, сапожники, портные).
  
• Строители возводят жилища от дворцов до изб и административные здания, а также прокладывают дороги.
  
• Обслуга людей власти (лакеи, повара, служанки, конюхи, егеря).
  
• Люди, которых власть принуждает к военной службе, дабы они обороняли её от врагов внешних (или нападали бы на них) и защищали бы от всякого рода бунтовщиков «унутренних». Это солдаты и казаки.
  

Совокупно эти подстраты могут быть обозначены словом народ.

Некоторые социологи и историософы находят в народе национальную ментальность, то есть свойства, присущие этому народу. Так, философ Николай Лосский в работе «Характер русского народа» перечисляет прекрасные черты, будто свойственные русскому народу, и явно имеет в виду каждого представителя этого народа.

Другие историософы (в том числе и автор этой книги, а также философ Николай Бердяев) отрицают ментальность народа, считая ментальность свойством не народа, а отдельной личности. Этой точки зрения придерживался и Борис Пастернак, герой романа которого доктор Живаго напоминает: «В замысле Божьем нет народа, а есть только личности».

Замечательная поэтесса Мария Петровых написала: «Народ — непонятное слово и зря введено в оборот. Гляжу на того, на другого и вижу людей, не народ». И простой полицейский пристав в романе Горького «Мать» тоже не понимает, что такое народ. Он возмущается, что бунтовщик, ранее связанный для отправки в тюрьму, кем-то развязан, и вопит: «Кто развязал?!». Голос из толпы: «Народ развязал». Тот поражён: «Кто это народ? Это ты, Чумаков, народ? Кто ещё? Это ты Мишин?».

А Лев Толстой как-то сказал одному собеседнику: «За этим понятием «народ» мы часто не видим Лариона, Ивана, Петра — живых людей. И тут часто, у меня по крайней мере, бывали разочарования.»

* * *

Среди русских писателей трудно найти такого (разве что очень заражённого славянофильством), который бы изобразил положительно русский народ как страту. (Разве только фанатичные неославянофилы-публицисты, выпустившие под редакцией Михаила Делягина в 2018 году сборник статей «Я русский», упиваются исключительными свойствами русского народа.) Среди авторов этого сборника нет писателей, и поэтому он кажется воинственно направленным против великой русской литературы, которая видела русского человека совсем иначе.

Отдельных личностей из этого народа, а не весь народ целиком, изображали с любовью и Лев Толстой, и Иван Тургенев, и Александр Солженицын. И всё же исходя из совокупности литературных текстов, исторических описаний и опыта личных наблюдений над русским народом, можно нарисовать картину его культуры.

Некоторые русские писатели представляли читателю обобщённую картину этой культуры.

Сам вышедший из семьи ремесленников Максим Горький описал в повести «Городок Окуров» «свинцовые мерзости русской жизни», в «Русских сказках» изобразил русский народ в персонаже по имени Ванька абсолютным идиотом; а в «Несвоевременных мыслях» рассказывал о бунтующих солдатах и матросах в октябре 17-го года как о банде пьяниц и погромщиков.

До него драматург реалист Александр Островский словами ремесленника Кулигина в пьесе «Гроза» говорит приезжему из столицы интеллигенту Борису о своём приволжском городке Калинове (но имеется в виду вся Россия): «Суровые нравы в нашем городе, сударь, суровые».

Критик и публицист Николай Добролюбов назвал большую часть России «тёмным царством». Сатирик Салтыков-Щедрин видел Россию населённой глуповцами. А писатель середины ХХ века Александр Зиновьев изобразил русский народ советского периода как неких ибанцев. Ужасный портрет страны нарисовал в стихотворении «Россия» основатель славянофильства Алексей Хомяков (очень далёкий от революционизма):

В своей нелюбви к России признавались либерально настроенные, образованные русские люди, даже внесшие серьёзный вклад в её культуру.

Так, великий русский композитор Михаил Глинка решил навсегда покинуть Россию. Уезжая, он на границе плюнул на землю и сказал: «Дай Бог мне никогда больше не видеть этой мерзкой страны и её людей».

Философ Владимир Печерин заявил: «Как сладостно отчизну ненавидеть и жадно ждать её уничтоженья». (Сказал — и бежал в Италию, где перешёл из православия в католицизм.)

Либеральный публицист Василий Боткин, уезжая из России, сказал: «И знать не хочу эту звероподобную пародию на людей, и считаю для себя большим несчастьем, что родился в России. Я не раз испытывал стыд, что принадлежу к дикой нации».

Известно и полное горечи замечание Пушкина: «Угадал меня Господь родиться в России с моим умом и талантом».

Русский народ — народ пьяниц. По количеству умерших за год от алкоголизма Россия среди стран мира сегодня занимает первое место.

В поэме Николая Некрасова «Кому на Руси жить хорошо» есть глава «Пьяная ночь». Герои поэмы пришли в одну деревню, чтобы расспросить крестьян, как им живётся. Но увы! Вся деревня спала, перепившись, и спрашивать было некого.

Русский народ всегда находил (и находит) повод для пьянки. Свадьба — пьянка, крестины — пьянка, похороны — пьянка; приобретение новой вещи — пьянка («обмыть надо»). Попытки ввести в Россию сухой закон всегда проваливались. Ни к каким позитивным результатам не привела антиалкогольная пропаганда Льва Толстого.

С началом первой мировой войны правительство царя Николая II объявило о запрете алкоголя в армии (чтобы солдат воевал на трезвую голову). Но вся история войны между 1914 и 1917 годами — это история народа (армии), пропившего русскую государственность (сначала монархию, потом либеральную демократию) и спьяну поставившего во главе страны политических авантюристов.

Попытку ввести сухой закон сделал в период перестройки генеральный секретарь ЦК КПСС Горбачёв. Народ лишь посмеялся над ним (обозвал «минеральным секретарём») и бросился варить самогон.

Василий Ключевский писал: «Русские люди отучены трудиться и причина этого — триста лет крепостного права. Россия не патологически порочная страна — она только очень отсталая страна». Варварской была культура семьи русского народа. Она зиждилась на книжке «Домострой», написанной в Новгороде XVI века монахом Сильвестром. В ней предписывалось «строить дом» (семью) по образцу государства: во главе муж (господин, царь), или его жена, а все члены семьи — их подданные. Семейный владыка имеет право и даже обязанность предписывать всем остальным членам семьи манеру поведения. Таких семейных владык, отца-батюшки и матушки, изобразил во многих своих драмах тот же Островский — бытописатель русского тёмного царства. В одной из его пьес отец семейства, которого упрекают в жестокости по отношению к дочери, разъясняет: «Моя дочь, хочу так съем, хочу в масло пахтаю». А матушка в семье Кабановых («Гроза») доводит своими поучениями, извлечёнными из «Домостроя», жену своего сына до самоубийства, а его самого до кретинизма. Согласно «Домострою», муж имеет право и даже обязанность наказывать самым жестоким образом свою жену, например, заподозренную им в неверности.

Босяк Алексей Пешков (будущий писатель Максим Горький), проходя через одну деревню, стал свидетелем страшной расправы. Свою неверную жену мужик запряг на место лошади в телегу и, ударяя её кнутом, гнал по дороге из деревни. («Вывод»). А все жители её смотрят на это зверство с одобрением: «не изменяй». В романе «Тихий Дон» казак Степан Астахов, получив донос на свою жену Аксинью, что она «гуляет» с Гришкой Мелеховым, выводит её на открытый хутор и на глазах станичников хлещет её кнутом и встречает их полное понимание.

В культуре русского народа жена — раба мужа. (Об этом целая глава в упомянутой уже поэме Некрасова). Но хуже того. Она (сноха) может быть и рабой свёкра. Был такой отвратительный обычай — снохачество: отец молодого жениха принуждал его невесту к сожительству. (Это упоминается и в «Тихом Доне», и в романе Тургенева «Отцы и дети».)

Ничего подобного ни в культуре власти, ни в культуре интеллигенции не было. Невозможно представить себе, чтобы министр Каренин хлестал ремнём изменившую ему жену Анну. Самое страшное для жены, что он делает,— это поручает своему адвокату приготовить бракоразводный процесс и, не дожидаясь его, отнимает сына у матери.

Согласно «Домострою», муж вообще имеет право без всякого объяснения избить свою жену. В повести Чехова «Мужики» есть страшная сцена из обыденной жизни крестьян. Семья мужика садится за стол, а его самого (Кирьяка) еще нет. Вдруг слышится шум в сенях и крик: «Марья!» Марья, его жена, краснеет от страха. И не без основания: вваливается Кирьяк и, ни слова не говоря, ударяет Марью по лицу и садится за трапезу. Лицо Марьи заливает кровь.

Но это случается не только в крестьянской среде, а и в рабочей. В повести Горького «Мать» слесарь Михаил Власов, возвращаясь с фабрики после работы домой, каждый раз избивает жену Ниловну просто так, спьяну. И так продолжалось бы вечно, если бы их сын Павел не перешёл из страты народ в страту интеллигенции и не прекратил издевательств отца над матерью.

Такова культура семьи русского народа. С большим сочувствием к народу, к трагедии его семейной жизни писал Пушкин: «Несчастие жизни семейственной есть отличительная черта во нравах русского народа».

При изучении русской культуры (всех четырёх её страт) возникает впечатление, что культура русского народа, с одной стороны, и культура власти и интеллигенции, с другой,— это культуры разных цивилизаций. У них разные жилища. У одних это деревянные избы (на севере страны), или хаты (на юге), покрытые соломой; у других каменные дома под жестяными крышами. У одних в доме одна комната. В ней и трапезная, и детская (висят люльки под потолком), и спальня (печь и полати), и хлев для скота; у других много комнат, и все функциональны. Так, у бедных (!) дворян, родителей Базарова, (роман Тургенева) всего (!) шесть маленьких комнат. У них совершенно разные одежды и обувь. Они развлекаются по-разному. Одни живут по «Домострою» XVI века, другие — в манере европейского просвещения. Одни верят, что земля стоит на трёх китах (см. беседу Базарова с мужиками), верят в домовых и леших, в заговоры; другие находятся на уровне знаний европейского человека.

У народа и других страт разные гендерные обозначения. У народа — мужик, баба, девка, парень. У людей во власти и у интеллигенции — барин (господин), барыня (госпожа, дама), барчук (сын бар), барышня (девица, дочь бар). У духовенства — батюшка (поп), матушка (попадья), поповна, отроковица (дочь), попович, отрок (сын).

У них даже разные языки. Конечно, народ, и власть, и интеллигенция владеют общим для них русским языком и понимают друг друга. Но народ сознаёт, что его народный русский язык не тот, что язык бар. В рассказе Пушкина «Барышня-крестьянка» барчук хотел бы, чтобы служанка приняла его за своего. Но та сразу его разоблачает: «Нет, ты барин» — «А как же ты узнала?» — «А ты баешь не по-нашему». И Чацкий тревожится, что народ их (дворян) по языку принимает за немцев. У Пушкина даже его любимая героиня Татьяна «по-русски плохо знала, журналов наших не читала и изъяснялася с трудом на языке своём родном». А ведь она — «русская душою». Разумеется, Татьяна владела русским языком в достаточной степени, чтобы поговорить с няней о её младости. Но вот Онегину она не смогла написать письмо по-русски и написала на более ей близком, французском языке. Русский язык народа переполнен словами-паразитами и так называемой ненормативной лексикой (коротко говоря, матерщиной, похабщиной). А соответственно язык верхов и интеллигенции засорён иностранными словами.

Русский народ — это своего рода аборигены, на которых с некоторым удивлением, нередко с состраданием смотрят представители трёх других страт русской цивилизации. Так Миклухо-Маклай и Гоген смотрели на полинезийские племена.

В русской литературе высказывалось два отношения к этим аборигенам. Условно обозначим их пушкинско-некрасовско-толстовским и лермонтовски-блоковским. Первое — сочувственное, второе — умилительно восхищённое. Но и те, и другие знакомятся с народом как с аборигенами, на которых смотрят со стороны, чаще всего просто проезжая мимо мест их бытования или разглядывая из окон своих домов.

Первым из известных писателей, сострадавших русскому народу, был чиновник, интеллигент Радищев. Он в своей карете проезжает через множество сёл и городков между двумя столицами и по своим впечатлениям пишет книгу о жизни русского народа («Путешествие из Петербурга в Москву»). И всё его поражает как нечто незнакомое, чуждое его жизненному опыту (он учился в Европе) и вызывающее его сострадание по отношению к аборигену, русскому народу. То это мужик на барщине («Любань»), то это баба, которая просит у него, человека из другого мира, «барского кушанья» (сахара) для её дитяти («Пешки»), то это — самое ужасное — рынок, на котором продают крепостных крестьян¸ отрывая мужей от жён и детей от родителей («Медное»).

Такое же видение страшных картин из жизни аборигенов унаследовал от Радищева молодой человек, принадлежавший к дворянскому сословию, Александр Пушкин. В своём доме он наслаждается книгами, плодами европейской культуры. Но вот он смотрит из окна и видит деревню Петровское, принадлежащее его двоюродному деду, жестокому крепостнику Абраму Ганнибалу:

И всюду он видит «дворовые толпы измученных рабов». Любопытно, что такое сострадание к русскому народу испытал однажды и цесаревич (сын царя и будущий царь Александр II). Он записал после своего путешествия по стране в своём юношеском дневнике: «Бедные, развалившиеся хижины несчастных крестьян».

Пройдёт полвека, и поэт Некрасов с ужасом наблюдает жизнь русского народа, этих аборигенов в чужой ему стране: «Вчерашний день часу в шестом зашёл я на Сенную. / Там били женщину кнутом, крестьянку молодую. / Ни звука из её груди, лишь бич свистал, играя»…

Из окна своего кабинета в редакции журнала «Современник» он видит, как к парадному подъезду в доме некоего вельможи «мужики подошли, / деревенские русские люди». Им что-то очень важное для жизни нужно от этого вельможи, но швейцар их к нему не пускает: «Наш не любит оборванной черни». И слышит поэт, как эти мужики застонали от горя и ушли «солнцем палимы». Аборигены и внешне — люди другого мира: у мужиков «армячишка худой на плечах, крест на шее и кровь на ногах в самодельные лапти обутых». И совсем уж по-пушкински в стихотворении «Родина» Некрасов возвращается из города в деревню своих отцов и видит там «рой подавленных и трепетных рабов», которые «завидуют житью последних барских псов».

Два таких несовместимых мира рисует в своих произведениях и граф Лев Толстой в рассказе «Утро помещика» и в романе «Воскресенье». А в своём дневнике Лев Толстой записывает картины двух Ясных Полян — графской и мужицкой: «У нас белые скатерти, жёлтое масло, красная редиска, разряженные слуги, а там костлявый зверь голод».

Вот такова тенденция — ужас, сочувствие к аборигенам и описание контрастности двух культур— дворянской (властной) и народной — у упомянутых трёх писателей.

Мрачную народную жизнь описывали некоторые писатели и тогда, когда они обращались к той части народа, к которой относились фабричные рабочие (Куприн «Молох», Чехов «Случай из практики»).

Но были и поэты, которые писали стихи, романтизировавшие жизнь народа. Лермонтов в стихотворении «Родина» влюблённо описывает не только русскую природу, но и всю народную жизнь. Эту жизнь поэт видит проездом, как бы в странствовании: «Просёлочным путём люблю скакать в телеге и, взором медленным пронзая ночи тень, встречать по сторонам, вздыхая о ночлеге, дрожащие огни печальных деревень». Его умиляют избы, «покрытые соломой, с резными ставнями окно». Он даже «смотреть до полночи готов / на пляску с топаньем и свистом под говор пьяных мужичков».

С таким же умилением относится к жизни народа Блок в стихотворении «Россия». Как и Лермонтов, Блок несётся по России в телеге («дорога долгая легка»), как и Лермонтов, любуется серыми избами и слушает мужицкие «песни ветровые». Он умиляется даже, слыша «острожную песнь ямщика».

Реальный русский народ жил не только своими страданиями, как у Некрасова, он не только «стонал по всей России», как этот поэт писал в «Размышлениях у парадного подъезда»; он и сам приносил страдания русским людям других страт — власти, интеллигенции, духовенству. Этот народ затевал бунты, которые Пушкин назвал «бессмысленными и беспощадными». Но поэт ошибался, бунты эти были совсем не бессмысленными: народ бунтовал со смыслом — против несправедливости, под которой разумел неравенство в распределении богатств. Это бунтовщики Степан Разин в 17 веке и Емельян Пугачёв в 18 веке собирали вокруг себя мужиков и казаков и натравливали их на помещиков, купцов, священников, офицеров. Цель была — лишить свои жертвы жизни и собственности. Совершал всё это народ самым зверским образом: вешал (см. сцену казни пугачёвцами доброго коменданта Белгородской крепости и его жены Василисы Егоровны в пушкинской «Капитанской дочке»), закапывал в землю живьём барских слуг, например, немца Фогеля в «Кому на Руси жить хорошо» Некрасова, или сжигал живьём, как чиновников в повести Пушкина «Дубровский», или в реальности, которую упоминает в своих воспоминаниях о революции 1918 года Иван Бунин: «Солдаты какого-то старика полковника живьём зажарили в паровозной топке». Это бунтовщики в начале ХХ века сжигали барские поместья, («пускали красного петуха») ещё до того как «Пугачёв с университетским дипломом» (так предсказал Ленина посол Сардинии в России Жозеф де Местр) призвал «грабить награбленное»; разрушали церкви (ещё до того, как к этому стали призывать безбожники-большевики). Во времена двух революций 1905 и 1917 годов рабочие и крестьяне в солдатских шинелях и в матросских тельняшках убивали офицеров и бросали в море капитанов военных кораблей. Во время февральской революции интеллигентам («в шляпах и пенсне») опасно было выходить на улицы: какой-нибудь встречный представитель великого народа мог их просто убить. В Одессе, захваченной в 1918 году большевиками, Бунин, всегда с симпатией относившийся к отдельным персонам из народа, увидел в революционных солдатах каких-то дикарей и такими описал их в книге «Окаянные дни».

Через 50 лет после революции философ Григорий Померанц высказал мысль, которая лежала и в основе этой книги Бунина: «Народ хорош, пока он не начинает делать политическую историю».

Вот был Андрей, слуга брата Бунина Юлия. «Он служил своему барину более 20 лет и был неизменно прост, мил, разумен, вежлив, сердечен к своим помещикам. А началась революция, он стал уклоняться от разговоров с нами, весь внутренне дрожит от злобы». Книга Бунина собирает факты перерождения русского народа в шайку преступников, уголовников. «На углу Поварской и Мерзляковского (в Москве) два солдата с ружьями. Стража или грабители? И то и другое». В вождях этой революции, прежде всего в Ленине, Бунин видит животных, гадких соблазнителей русского народа, а в местах их собраний — разбойничьи притоны. Бунин не видит народа, он видит эмпирических его представителей. «Для большинства «народ», «пролетариат» — только слова, а для меня всегда — глаза, рты, звуки его голосов». Втянутый в политическую историю и творящий преступления русский человек из народа не осознаёт своей вины: «Что ж я? Что Илья, то и я. Это нас жиды на всё это дело подбили». Бунину показалось очень верным высказывание о русском народе одного из его представителей: «Из нас, как из древа, и дубина, и икона, в зависимости от обстоятельств, от того, кто это древо обрабатывает: Сергий Радонежский или Емельян Пугачёв».

* * *

Всегда были опасны, жестоки до зверства представители русского народа, объединённые в толпу, особенно если за этой толпой стояла власть.

Царская власть не любила евреев, создала для них черту оседлости, ввела процентную норму для молодых евреев при поступлении в университет. Но для народа этого было мало, он объединялся в «Союзы русского народа» (чёрные сотни) под покровительством Николая II и устраивал страшные еврейские погромы, действительно бессмысленные и беспощадные.

Отвратительно проявил себя русский народ в годы большевистских зверств. Именно науськанная большевистскими комиссарами бедная часть народа («бедняки») громила и грабила другую — состоятельных соседей («кулаков»), участвуя в голодоморе на Украине и в других областях страны. Дикий сталинский террор в 30 годы XX века вызывал энтузиастическую поддержку народа. Однажды при писателе Сергее Довлатове кто-то сказал¸ что народ в этом терроре не был виноват. Довлатов возразил: «А кто написал миллион доносов?»

Прибавим: а кто в цехах заводов кричал «Смерть врагам народа!», повторяя воззвание прокурора-инквизитора Андрея Вышинского, о чём сообщали все советские газеты и кричало радио? А кто, если не народ, выдавал чекистам бежавших из лагерей заключенных? И, наконец, этот народ присоединился к травле «убийц в белых халатах» (врачей-евреев) в 1948–52 годах.

Увы, и сегодня русский народ поддерживает власть в её антиевропейской и антиамериканской пропаганде.

Но без народа не существует ни одна страна. Императоры, начиная с Петра I и до Николая II, строили свою могущественную империю руками русского народа. С трагическим пафосом описал Некрасов в стихотворении «Железная дорога», как это происходило:

Большую, а иногда решающую роль играл народ в политической и военной истории России. В драме Пушкина «Борис Годунов» передаётся диалог двух бояр — преданного царю Петра Басманова с перебежавшим на сторону Лжедмитрия Афанасием Пушкиным (далёким предком нашего поэта). Это исторический момент торжества самозванца, поддерживаемого поляками. Пушкин замечает Басманову: «Знаешь, чем сильны мы? Не войском, нет, не польскою подмогой, а мнением, да, мнением народным».

Именно русский народ спас в 1612 году Россию от чужеземного нашествия и заложил начала царства Романовых, которое длилось 300 лет и которое было этим же народом разрушено. Эту войну с поляками можно назвать первой из трёх Отечественных в новой истории России. За ней последовало ещё две — 1812 и 1941–45, в которых Россия победила благодаря народу. Решающую роль настроений народа в победе над Наполеоном в 1812 с большой художественной силой доказал Лев Толстой в «Войне и мире». О решающей же роли народа в победе над немцами в 1945 году, к сожалению, до с их пор не сказано с такой же убедительностью, ибо посткоммунистическая пропаганда приписывает её одному человеку — Сталину.

* * *

Во всю историю России вектор её политического развития определял народ, подчас избирая совсем невыгодный для себя путь. Так, народ между 1917 и 1920 годами решил судьбу России в пользу самых страшных для него в то время вождей — большевиков. Увы, русский народ нередко в истории шёл за самозванцами, не разбираясь со смыслом их подкупающих обещаний.

Одной из особенностей воззрений русского народа было его безусловное доверие царю, своего рода царепоклонство. Потому народ и шёл за самозванцами, что в них он прозревал облик царя-батюшки. Это царепоклонство отразилось в русских присловьях: «Без Бога свет не стоит, без царя земля не правится». «Без царя земля — вдова». «Народ — тело, царь — голова».

В единение народа с царём глубоко верили и сами цари. Александр II после ознакомительного путешествия по своей стране писал: «Связь, которая существует у нас между государём и народом — это наша сила, и не дай Бог, чтобы успели это испортить нам».

Народ верил царю и не доверял помещикам. Когда в 1861 году был опубликован манифест об отмене крепостного права, крестьяне почувствовали себя обманутыми (там не было ничего определённого сказано о земле). И тогда по всей стране народ взбунтовался. Бунты начались с приволжского села Бездны. Там мужик, поджигатель бунта, разъяснял крестьянам, что помещики подменили манифест в свою пользу, настоящий, правильный манифест для народа написал царь, а помещики его подделали.

Царя народ называл батюшкой, отцом. Екатерину II — матушкой. (См. «Ночь перед Рождеством» Гоголя). Это обожествление царя кончилось у народа 9 января 1905 года после расстрела рабочей манифестации царскими войсками. Из толпы демонстрантов раздались крики: «У нас теперь нет царя!». С этого момента возник полный разрыв в отношениях царя с народом, почти за сто лет до этого предсказанный молодым поэтом Лермонтовым:

Солженицын в романе «Август 14-го» свидетельствует об отходе солдат от идеи царя уже в самом начале германской (как её тогда называли) войны. Полковник Воротынцев перед атакой обращается к своим подчинённым с призывом положить жизнь за царя и отечество и с удивлением замечает, что этот призыв, который не один век поднимал русский народ на борьбу с врагом, не производит на солдат никакого впечатления.

И когда в феврале 17-го года антимонархические силы принудили Николая II отречься от престола, ни один представитель народа не встал (к потрясению царя) на его защиту. Наоборот, солдаты (народ в солдатских шинелях) грязно издевались над «полковником Романовым» и его семьёй, в частности над Великими Княжнами. И во время Гражданской войны народ не вступал в белую армию потому, в частности, что многие её руководители взывали к восстановлению монархии.

В истории России стали нередки случаи перехода некоторых групп народа в иные страты, например, в интеллигенцию и буржуазию.

Этот процесс усилился после отмены крепостного права в 1861 году. В истории культуры русского народа этот год занимает важнейшее место, народ стал как страта распадаться: освобождённые от помещиков, в другие страты стали переходить целые его группы.

До 1861 года крепостные мужики, уходившие в города для заработков оброка (денег, которые они должны были отдавать своим господам), стали эти оброчные деньги присваивать и вкладывать в различные предприятия и становились торговцами. Таких деловых мужиков стали называть или купцами (как Лопахина в пьесе Чехова «Вишнёвый сад»), или фабрикантами, или буржуа (буржуями). Но как бы их ни называли, они переставали быть народом. Эти (назовём их предпринимателями) бывшие крепостные создали могучую русскую промышленность конца XIX начала XX века. В период с начала XX века до 1913 года благодаря их усилиям была создана великая русская экономика, занявшая пятое место в мире по количеству и качеству произведенного продукта, построены сотни километров железных дорог, созданы миллионы рабочих мест.

Эти люди стремились и своих детей вывести из народа и ввести их или в состав интеллигенции, или в офицеры, или как они стали сами,— в предприниматели. Дед ярчайшего русского интеллигента Чехова был из народа, крепостным.

Самые крупные русские промышленники почти все были выходцами из народа. Это Савва Мамонтов, Савва Морозов, Алексеевы (из них Константин Станиславский). Им было мало создавать промышленные предприятия. Эти выходцы из народа вкладывали большие средства в театральное дело. Так, Савва Морозов финансировал Художественный театр, музейное дело финансировал Сергей Щукин, собравший галерею западной живописи, Михаил и Сергей Сабашниковы — в книгоиздательства, купец Павел Третьяков создал великолепную галерею русской живописи. Купец Алексей Бахрушин создал единственный в мире музей мирового театра.

Если вспомнить, что они — выходцы из народа, можно сказать, что всё это создано народом. Они не только не забывали, что они — народ, но и конфликтовали с властью вместе с народом. И даже иногда помогали бунтовщикам против власти деньгами (как Морозов, ибо причисляли себя более к народу, чем к этой власти).

Особенно большую роль в развитии русской экономики и культуры народа сыграло старообрядчество. Все эти Морозовы да Щукины были старообрядцами. Они не только создавали всякого рода предприятия, но и выработали свою, возвышенную этику поведения, основанную на глубокой вере в евангельскую правду. Один из сибирских мужиков, Григорий Распутин (Новых) дошёл аж до высшей власти, став чем-то вроде политического советника самой императрицы. (Ни к чему хорошему это не привело русскую государственность.)

Многих своих сыновей освободившиеся от крепостной зависимости мужики стали отправлять в военные училища, и по окончании их те становились офицерами, а некоторые из них дослуживались аж до генеральского чина. В Германскую 1914–1918 годы и в Гражданскую войну генералы, выходцы из народа, уже занимали высшие армейские посты.

Главнокомандующим императорской армии стал генерал Лавр Корнилов, сын крепостной крестьянки; начальником штаба этой армии был генерал Михаил Алексеев, сын бывших крепостных; командующим силами юга России в начале Гражданской войны стал генерал Антон Деникин — из крестьян. Вместе с генеральским чином все они официально причислялись к дворянскому сословию, то есть к власти.

Искусство русского народа как важнейший элемент его культуры

В культуре русского народа представлены почти все виды искусства: зодчество (строительство и устройство жилья), живопись (украшение жилья и церквей рисунками всякого рода), музыка (мелодии, песни), эпос (былины, сказки, пословицы и поговорки).

Зодчество. Народ строил свои дома (избы), как правило, без помощи профессиональных архитекторов. Мужик и его старшие сыновья раскатывали брёвна и складывали их так, что возникали стены избы, обычно одноэтажной. Двухэтажную деревянную избу строили при участии (помощи) соседей. Каменная же изба (двухэтажный дом) строилась под руководством местного зодчего (мужика с опытом).

В русских деревнях каменные дома были редки, и принадлежали они или состоятельному мужику, или купцу, или священнику. Но тогда это была уже не деревня, а село. В центре села строилась церковь. На окнах избы вырезали красивые наличники (ставни) на вкус мужика или его бабы. Церковь расписывалась эпизодами из Священной истории и увенчивалась золотым или синим куполом. В каждой избе был красный (то есть красивый) угол. В нём висели образа (иконы). Чаще всего это образа Спаса (Христа Спасителя) или Николая чудотворца. Иконы эти писали крестьяне-богомазы и монахи-иконописцы. Некоторые из них блистательно владели искусством иконописи. Вершиной этого вида искусства можно назвать гениального Андрея Рублёва.

Входя в избу, хозяева и гости должны были креститься на красный угол и кланяться. А того, кто этого не делал, называли нехристем и осуждали. Этот обычай продолжал существовать и после безбожной революции. Только вместо иконы Спаса какое-то время туда вешали портреты Ленина и даже Троцкого и молились на них.

Выдающимися зодчими были крестьяне на севере России — поморы, прежде всего в Архангельской губернии, из которой вышел Ломоносов. Они прославились как создатели деревянной архитектуры. Народные зодчие строили церкви подчас без единого гвоздя. Их строения до сих пор восхищают иностранных туристов. Один из них записал: «На севере я увидел немало деревянных церквей шестнадцатого-семнадцатого веков, в которых сказался творческий гений русского народа», и прибавлял (эта запись о советском Севере): «Но я и увидел, с каким исступлением люди разрушали то, что стоило сохранить».

Другим видом искусства русского народа была живопись. Как уже сказано, из народа выходили талантливейшие иконописцы, но не только. Были среди народа и просто художники. Дело в том, что крестьяне не любили голых стен в своих избах и увешивали их всякого рода картинками, которые они покупали на ярмарках. Там их и продавали деревенские художники, которые знали вкусы народа. Писали народные мастера не на бумаге (её было трудно раздобыть), а на лубках. (отсюда — лубочная литература, лубочные картинки и страшная московская Лубянская площадь). Мужики требовали, чтобы на картинках были изображены солидные (толстые), увешанные яркими орденами генералы, лучше даже не русские, а немецкий генерал Блюхер, английский милорд и т.п. Так удовлетворялись их эстетические потребности (а они у народа были). Такой уровень вкусов народа огорчал его поклонников — народных демократов. Некрасов мечтал: «Эх! эх! придёт ли времечко, когда (приди, желанное!..), когда мужик не Блюхера и не милорда глупого — Белинского и Гоголя с базара понесёт?».

Некрасов, конечно, имел в виду не произведения этих народных заступников (народ ещё долго оставался неграмотным), а их портреты. (Время это так и не пришло: эстетические представления народа и интеллигенции всегда расходились).

Но мужик мог купить на ярмарке не только лубочные портреты, но и лубочные картинки, хотя бы «Как мыши кота хоронили» или «Как чёрт попа обхитрил» (из этой лубочной картинки возникла пушкинская сказка «О попе и работнике его Балде»).

Кроме лубочной живописи, народные художники создавали и уникальные произведения прикладного искусства, например, шкатулки Палех. Палех — село во Владимирской губернии (ныне Ивановской области), многие жители которого были истинными художниками. Они расписывали лакированные шкатулки, на которых изображают сцены из русского фольклора: Конёк‑Горбунок, Иванушка-Дурачок, царевна Лебедь, Руслан-королевич и др. Эти сюжеты разрабатывались также великими мастерами — резчиками по дереву. Шкатулки «Палех», созданные современными мастерами, и сегодня с успехом продаются на международных аукционах. С Палехом конкурируют умельцы из села Гжель, мастерски расписывающие всевозможные фарфоровые изделия.

Жизнь русского народа всегда сопровождалась песнями и плясками (дворянства и интеллигенции — танцами). Это увлечение было предопределено особенностями холодного русского климата, длинными вечерами и ночами. Когда наступал тёмный вечер и делать было уже нечего, в избе или на завалинке при свечах или лучинах собирались девки и парни и пели хором, или соло песни, чаще всего — частушки. Певцы сочиняли текст и подбирали к нему мелодию. И то, и другое бывало импровизацией или (чаще) повторением уже спетого другими певцами раньше. Песни бывали лирическими, объяснением в любви к некому или некоей известной персоне (не называя её по имени, а намёками), или эпическими рассказами о каком-либо забавном или грустном событии, где главным было не само событие, а отношение к нему. Это отношение выражалось не только подбором слов, но прежде всего мелодией, или импровизированной или повторяющей мелодию, уже раньше слышанную певцом (или певицей). Редко, но бывало, что хор сопровождался игрой на каком-либо народном музыкальном инструменте — гармонике (по Есенину, тальянке) или балалайке.

Очень распространённый жанр народной песни — частушки. Это самый неприличный жанр народной песни. Почти каждая частушка полна эротичных намёков, параллелей на грани похабщины.

Русские песни, как в их содержании, так и в мелодике, привлекали к себе нередко восторженный отклик мастеров искусства. Тургенев включил в свои «Записки охотника» рассказ «Певцы». Пушкин в третью главу своего европеизированного романа «Евгений Онегин» включил хоровую песню девушек-служанок в саду помещиков Лариных.

Набрасывая либретто оперы «Евгений Онегин», брат композитора Модест Чайковский оставил эту песню в содержании оперы, сам композитор сцену песни девушек сопроводил чисто народной мелодией, как бы согласившись с оброненной мыслью своего предшественника Михаила Глинки: «Музыку сочиняет народ, мы её только аранжируем».

Глинка тут мысль о связи русской классической музыки с музыкой народной несколько преувеличил. Русская симфоническая и оперная музыка была более европейской, чем русской народной. Но иногда композиторы действительно включали в свои произведения народные мелодии. Сам Глинка сочинил симфоническую фантазию «Камаринская» на тему русской народной песни.

А Чайковский использовал мелодию народной песни «Во поле берёзонька стояла» в третьей части своей четвертой симфонии. Народную песенную основу заложил композитор Александр Бородин в свою «Богатырскую симфонию».

В начале первого фортепианного концерта Николая Метнера звучит мелодия народной песни «Ехал на ярмарку ухарь-купец». Какой-то музыковед обнаружил русскую народную мелодию даже в одной из симфоний Бетховена.

Но и русские рабочие в городах имели эстетические наклонности. В комнатах пролетариев часто висели коврики с изображением лебедей, на полочках стояли мраморные белые слоники, на стенах висели цветные картинки, вырезанные из различных журналов.

В русскую литературу иногда вторгались поэты-певцы из народа. Наиболее известны из них Алексей Кольцов, Тарас Шевченко (30 годы XIX века) и уже в XX веке Сергей Есенин и Николай Клюев. Есенин появился в петербургском литературном салоне Зинаиды Гиппиус в посконной крестьянской рубахе, вышитой крестиками на народный лад, причёсанный на манер паренька (кудрявый), с балалайкой, и спел несколько народных песен (по правде говоря, своего сочинения). Песни (стихи) начинающего Есенина содержали образы и темы народных песен. Выражали любовь к русской природе (берёзки, сосенки, полянки, месяц золотой), к скотинке (коровы, жеребята, собаки). Но постепенно из этого русского народного поэта возник великий классик русской поэзии. В его творениях всегда оставались народные темы, образы, звучания. Но автора «Анны Снегиной», «Чорного человека», «Инонии», «Пугачёва», «Письма к матери» уже нельзя называть народным поэтом. Это — классик русской поэзии, пришедший в неё из народа.

Вероятно, корректен был Владимир Маяковский, который, отзываясь на смерть Есенина, написал: «У народа, у языкотворца, умер звонкий забулдыга подмастерье» и назвал Есенина великим.

Из народа вышел великий русский артист, певец Фёдор Шаляпин. Он пел народные песни в любой аудитории, чаще такой, в которой народа вообще не было: в богатых ресторанах (в которых народом были только лакеи), в разных интеллигентских салонах. И когда он начинал петь своим глубоким басом оперного певца: «Эх, дубинушка, ухнем, эх, зелёная, сама пойдёт, сама пойдёт», весь зал, переполненный интеллигенцией, вставал и разражался овациями. Жанрами народного искусства (культуры русского народа) были, кроме упомянутых, былины, сказки, пословицы и поговорки.

Былины — это жанр устной эпической народной поэзии. Эпические устные поэмы были не только у русского народа, а почти у всех народов Европы. У французов это — «Песнь о Роланде-оруженосце»; у немцев — «Песнь о Нибелунгах»; у англичан — «У круглого стола короля Артура»; у скандинавов — «Эдда»; у финнов — «Калевала». У русского народа это — былины.

Былины — жанр устный. Их не проговаривали, а пели обычно немолодые люди (старушки и— реже— старички). В былинах запечатлены события русской истории в их поэтической и мифической трактовке. Герои былин — это реально существовавшие исторические фигуры, но подаваемые певцами былин как персонажи мифические, сказочные. Количество героев былин ограниченно. Они переходят из одного сюжета в другой. К тому же былины ещё и жанр песенный. Всё это требует от певца былины большого и разностороннего творческого таланта (стихосложения, музыкальности, хоть небольшой), образованности (знания истории средневековой Руси).

Русская былина не была известна до начала XIX века. И вдруг в одном из издательств в 1804 году появилась книжечка «Русские былины, собранные Киршой Даниловым». Имя этого собирателя никому не было известным. Но русское интеллигентное общество пришло в восторг от былин, и с конца XIX века многие учёные-фольклористы, интересовавшиеся искусством русского народа, начали разыскивать певцов былин. Эти учёные обнаружили три района, где проживали и пели сказители былин. Как было установлено, былины создавались в 9‑13 веках в Киевской Руси, в Северо-Восточной Руси (бывшее Владимирско-Суздальское княжество) и в Новгородской земле. Розыски группы искателей (в основном, научной молодёжи) оказались не безуспешными: с 80 годов XIX века и до самой революции 1917 года в различных научных издательствах регулярно выходили сборники былин, собранных буквально фанатичными поклонниками художественного таланта русского народа: Александром Гильфердингом, Владимиром  Проппом, Сергеем Рыбаковым, а уже в 50 годы XX века Владимиром  Чичеровым (между прочим, учителем автора этих строк).

Прочитав или прослушав былины, многие композиторы и художники XIX века приходили в восхищение от их мудрого содержания и их мелодики и на их основе создавали свои произведения. Время их творчества (80–90 годы) совпало с официальной националистической политикой царя Александра III. Группа композиторов, которую критик В. Стасов назвал «могучей кучкой», заразилась величием и патриотизмом былин. Ведь основные герои былин (главные из них Илья Муромец, Добрыня Никитич и Алёша Попович) восседали на своих конях у рубежей Руси, обороняя её от злых татар (от мифического Змея Горыныча). Почти все деятели «могучей кучки» создали произведения на мотивы былин. (Например, Бородин написал две «Богатырские симфонии», Николай Римский-Корсаков — оперу «Садко» на сюжет Новгородской былины).

Из живописцев, посвятивших своё творчество содержанию былин, выделялся Виктор Васнецов. Его эпическое полотно «Три богатыря» получило первый приз на одной из международных выставок в Париже и украшает по сегодня один из залов Третьяковской галереи.

И наконец последний вид искусства русского народа — пословицы и поговорки.

Вот как о них высказался их собиратель, великий знаток и любитель Владимир Даль: «Это свод народной премудрости и суемудрия, это стоны и вздохи, плачи и рыдания, радость и веселье, горе и утешение в лицах; это цвет народного ума, самобытной стати; это житейская правда, своего рода судебник». По крайней мере два великих русских писателя, романист Лев Толстой в «Войне и мире» и драматург Александр Островский почти во всех своих пьесах обращались к пословицам и поговоркам, чтобы с их помощью обрисовать своих героев, вышедших из народа, и их представления о жизни.

Один из персонажей эпопеи Льва Толстого, солдат из мужиков Платон Каратаев, пересыпает свою речь множеством пословиц и поговорок, в которых, по мнению Толстого, отражается народная мудрость в её наиболее чистом и возвышенном духе:

«Поговорки, которые наполняли его речь, не были те, большей частью неприличные и бойкие поговорки, которые говорят солдаты, но это были те народные изречения, которые кажутся столь незначительными взятые отдельно, и которые получают вдруг значение глубокой мудрости, когда они сказаны кстати». Собранные вместе, они производят впечатление энциклопедии народного быта и этикета.

Александр Островский, автор более шестидесяти пьес, принадлежал по своим взглядам к тому направлению интеллигентской мысли, которое обозначалось как почвенничество. Почвенники (среди них был и Достоевский, издававший почвенные журналы «Время» и «Эпоха), призывали интеллигенцию укореняться в народ как в почву национальной культуры. Одним из источников этой народной культуры Островский считал русские пословицы и поговорки и назвал почти половину своих драм какой-либо пословицей или поговоркой. Он вошёл в русский театр пьесой «Свои люди — сочтёмся» и затем — одна за другой: «Бедность не порок», «Не в свои сани не садись», «Не было гроша да вдруг алтын», «На всякого мудреца довольно простоты», «Не так живи, как хочется» (а как Бог велит), «Старый друг лучше новых двух», «В чужом пиру похмелье» и т.п. Русская интеллигенция, презирая культуру быта народа и характер его участия в политической жизни страны, с большим пиететом относилась к народному искусству.