I

Тезис американского политолога и историка Френсиса Фукиямы о конце истории, призванный успокоить нервное человечество, натолкнулся на скепсис большинства аналитиков. А вот может ли (и должно ли?) это самое человечество вздохнуть с облегчением после распада последней (последней ли?) империи — Советского Союза?

На этот вопрос группа западных исследователей, предоставивших свои работы профессору истории Свободного университета Берлина Александру Демандту [Univ.-Prof. Dr. Alexander Demandt] для публикации в его сборнике «Конец мировых империй. От персов до Советского Союза», даёт уверенный ответ: распад советской империи — это знак окончательного прощания человечества с такого рода государственными образованиями. К этому выводу они пришли, анализируя историю возникновения и заката чуть ли не всех великих империй, существовавших на земле.

Профессора Демандта и его коллег явно интересует не столько далёкое или даже близкое прошлое, сколько современность. В сущности, тот, кто хочет понять, что сегодня происходит с ним и с обществом, в котором он живёт, должен обращаться по крайней мере к четырём областям знания — к религии, объясняющей метафизические основы бытия, к психологии, анализирующей законы функционирования индивидуального и массового сознания, к географии, описывающей природные условия жизни человека, и к истории — этому полю экспериментов, на котором человеческие страсти сталкивались с холодными законами, перечёркивающими попытки слабого человека устроить жизнь по своему произволу.

Некоторые наивные или просто невежественные россияне до сих пор убеждены, что Советский Союз развалили, собравшись для пьянки в Беловежской пуще, трое безответственных политиков и пора уже их за это наказать, а Советский Союз восстановить во всём его могуществе и процветании. Ни о каком историческом опыте плакальщики по империи не знают и ведать не желают.

Учёные же историки знают: не было, нет, и не может быть империй, которым предназначено жить вечно. Это объяснил ещё Екклезиаст: «Всякому своё время, всякой вещи под небом: время рождаться и время умирать…, время разрушать и время строить».

В книге о конце мировых империй демонстрируется, как строились и по каким причинам разрушались империи и что вновь возникало на их развалинах. Каждый историк рассматривает возникновение и крах какой-либо одной империи и из всей книги возникает стройная концепция: все империи имели между собой что-то общее, что-то было свойственно только одной из них, но разваливались они примерно по одной и той же схеме, отличаясь друг от друга лишь темпами процесса распада и конкретными обстоятельствами.

Впрочем, одна империя кардинально отличалась от всех других и целями, и характером распада — империя Британская. Её конец не может называться закатом, исчезновением: произошла метаморфоза — и не по игре случая, а как и было задумано создателями этой империи. Англичане вовсе и не считают распад своей империи поражением: Великобритания, подобно гусенице, превратилась в бабочку. Создание на месте колониальной империи Британского содружества наций — это не проигрыш, а победа тех, кто её создавал: с самого начала существования Британской империи англичане ставили задачу довести свои колонии до уровня английской цивилизации, сделать, так сказать, из народов подопечных народы независимые. И на каждом этапе своей стопятидесятилетней истории Британская империя отпускала на свободу своих повзрослевших детей: австралийцев, канадцев, индийцев… Британцы в отличие от других имперских народов всегда знали, что и империя преходяща.

Кое кому хотелось бы видеть и в советской империи явление уникальное, а следовательно, не подчинявшееся тому закону, в соответствии с которым разваливались все империи. Это заблуждение развеивает в своей статье о конце Советского Союза немецкий историк Герхард Симон.

Ещё в конце XVIII века англичанин Гиббон собирался доказать, что Римская империя имела шанс на многовековую стабильность, но, углубившись в её исследование, признал в своей «Истории упадка и разрушения Римской империи», что даже такая достаточно либеральная в своём отношении к захваченным провинциям империя римлян была обречена на провал с самого начала своего существования.

И Гоббс, и крупнейший специалист по Древнему Риму Моммзен считали, что падение империи неизбежно и по чисто психологической причине. Хозяева всех империй (кроме Британской) всегда впадали в некую эйфорию: утвердив свою власть, создав для имперского народа процветание за счёт захваченных народов или же внушив ему чувство великодержавной гордыни, они постепенно начинали расслабляться в своём самодовольстве, и декаданс последних римлян был лишь наброском к таким же явлениям в последующих империях. Это знал уже Ницше: «Как римляне периода империи перестали быть римлянами и разложились под влиянием чужих богов, так и сегодняшний человек стоит перед таким концом». Это написано в конце прошлого века, а история разложения имперских верхов в брежневском Советском Союзе середины XX века кажется чуть ли не намеренной иллюстрацией к общему закону заката империй. Вера в стабильность империй — это результат не столько «ума холодных наблюдений», сколько романтической мечтательности, игнорирующей грустную реальность. Особенно трудно такого рода романтикам признать, что возлюбленная ими родная империя погибла не из-за происков внешних врагов, а по вине самой господствующей нации. Впрочем, и для историков это интересная проблема — какую долю ответственности за распад империи несут внутренние силы разложения, а какую — интриги внешних врагов.

Самые разные историки и философы от Аристотеля до Николая Бердяева приходили к выводу, что причины развала всех империй следует искать не в агрессии извне, даже если таковая подчас и имела место (как нашествие турок на Византийскую империю), а в процессах разложения в самой империи.

История распада империи сначала Российской в 1918 году, а затем советской в 1991 году самым наглядным образом подтверждает этот тезис. Казалась бы, роковую роль в гибели царской империи сыграла первая мировая война, то есть внешний фактор, однако же советская империя развалилась в условиях, когда не было никакой войны (кроме имевшей местное значение афганской), никакого нашествия извне. Дважды на протяжении полустолетия Российская империя распадалась вследствие примерно одних и тех же факторов, так что попытка большевиков в 1922 году вновь создать империю (под названием Союз Советских Социалистических республик), не меняя принципиально характер взаимоотношений русского центра с национальными окраинами, была изначально обречена на неуспех.

Российская империя изжила себя окончательно и бесповоротно ещё в начале XX века, и никаких происков внешних сил не только не было, но — более того — европейские правительства были всегда заинтересованы в сохранении целостности и России, и Советского Союза (по разным причинам). Так, например, 29 октября 1991 года, буквально за несколько дней до кончины Советского Союза, премьер-министр Испании Гонзалес говорил Горбачеву в присутствии испанского короля: «В Европе существуют две силы — одна на Западе в виде ЕЭС, другая должна сохраняться на Востоке — это сегодняшний Советский Союз. Если бы эта вторая сила исчезла, Европе стала бы угрожать весьма опасная нестабильность». И президент Франсуа Миттеран в ответ на заверения Горбачёва, что он хочет сохранить Советский Союз, согласно кивнул: «Это и в интересах Франции».

Но надо заметить всё же, что такой внешний фактор, как существование капиталистического мира, не проявлявшего никакой готовности к гибели (каковую ему предрекали европейские социалисты и советские коммунисты), сыграл важную роль в распаде советской империи, вожди которой легитимировали своё господство неизбежностью краха капитализма и торжества социализма на всей планете.

Не выдерживает научной критики тезис об исключительно личной ответственности бездарных или слабых руководителей империи за её развал. Во главе империи франков стоял безусловно один из самых выдающихся политических руководителей средневековой Европы — Карл Великий; но как только он умер, его империя почти тут же развалилась: оказалось, что империя была совершенно не нужна самому народу франков, предпочитавшему иметь своё мононациональное государство, и оно возникло при Лотаре и стало называться Лотарингией, а потом — Францией. И то же самое произошло с Советским Союзом: ни один житель империи, ни один представитель даже имперской нации — русский и пальцем не пошевелил для сохранения советской империи, когда её конец был провозглашён в Беловежской пуще. Речь могла идти лишь о длительности процесса распада: одни империи держались долго, век других был короче. Развал Византийской империи длился веками, а советская развалилась в один день, впрочем, ещё за несколько недель до Беловежской пущи из состава СССР начали выходить республики Прибалтики и Закавказья. И только последняя империя на планете — Китай — живёт ещё.

Современники той или иной империи то предрекают её скорый конец, то — в зависимости от актуальных обстоятельств — долгое здравие. Так, если сразу после 17-го года чуть ли не все наблюдатели были убеждены в недолговечности новой системы, то после второй мировой войны подавляющее число политиков, политологов и просто обычных людей уверились, что Советский Союз будет существовать многие века, и только великий русский философ Георгий Федотов писал в 1947 году: «Большевизм умрёт, как и национал-социализм, а распад советской империи будет не несчастьем для России, но моральным очищением, высвобождением русской культуры от вредного балласта».

II

Каждая империя переживала свою молодость, зрелость и через период одряхления впадала в маразматическую старость. В молодости каждая империя находила какие либо скрепы, сжимающие колонии вокруг центра. И в первые периоды своего существования имперский колосс опирался не на глиняные, а, бывало, на прямо-таки гранитные основания. И у каждой империи были и свои, так сказать, индивидуальные скрепы и объединяющие элементы, которые имели место быть и у других империй. Казалось бы, что могло объединять множество народов и племён в Австро-Венгерскую империю? Ведь в ней не было ни одной нации, которая могла бы по своей численности быть господствующей. Границы этой «Придунайской монархии» (как она называлась поначалу) были весьма условны — их формировало течение Дуная, и монархи Габсбурги объявили свои владения восточной частью Великой Римской империи (отсюда Ойстерайх — Восточная империя, Австрия). И расползалась она вдоль Дуная и чуточку за пределы этой реки весьма оригинальным образом — с помощью династических браков, так что уже к концу на венском троне и вокруг трона оказались представители самых разных национальностей, входивших в империю. Таким же способом расширял свои владения монарх наполеоновской империи, женившийся на дочери австрийского императора и говаривавший своему внуку: «Пойдём бить дедушку», также рассаживавший по европейским тронам свою родню.

Но, пожалуй, наиболее мощной скрепой многонациональных империй была религия, в середине XX века выродившаяся в свой эрзац — идеологию. Та же Австро-Венгрия была объединена идеей контр-реформации: владыкам удалось объединить европейские народы, не принявшие протестантизм.

Но наиболее яркий образец империи, скреплённой единой религией, представляла собой Византия. Со времени восточно-римского императора Константина, объявившего христианство государственной религией, эта империя держалась чуть ли не только на вере в сакральность монарха. Поначалу единству Византийской империи мешал конфликт между иконоборцами и теми христианами, которые иконы признавали. И после победы вторых настал в Византии серебряный век империи (850-1050 годы после Р.Х). В эту эпоху, распространяя православную форму христианства, расширилась сама империя. Именно тогда у византийцев возникла уверенность, что их империя будет существовать до второго пришествия Христа. Любопытно, что большое участие в разрушении Византийской православной империи приняли латиняне христиане западной Римской империи: крестоносцы, отправившиеся в Палестину освобождать гроб Господен от неверных, сделали крюк и прошлись огнём и мечом по Константинополю, а несчастные византийцы никак не могли понять, как это христиане могут быть такими жестокими. И в конце концов Византия пала из-за некоторой романтичности своих правителей: они были твёрдо уверены, что христианский мир, мир единоверцев, поможет им в противостоянии турецко-исламскому нашествию. Но — увы! — католический брат и пальцем не пошевелил, когда турки заполонили Византию и в конце-концов в 1453 году захватили Константинополь: у западного мира были другие геополитические приоритеты. Впрочем, и сами византийцы были весьма догматичны: в споре между тогдашними западниками, ориентировавшимися на западную Европу, и ортодоксами, клеймившими западных христиан за измену вере, всегда побеждали вторые. Однако некоторые западные культурологи считают, что как раз благодаря последовательной борьбе византийцев за чистоту национальной культуры византийское искусство оставило такие неподражаемые ценности мирового искусства, как иконы.

А вот в древнеримской империи религия как объединяющий фактор значительной роли не играла. В ней, как правило, отношение к провинциальным верованиям было весьма терпимым. Иосиф Флавий даже советовал евреям не бороться с Римом: ни в одной другой стране тогда не было такого спокойного отношения к иудаизму, как в Римской империи. Римляне запрещали только религии, в которых признавались человеческие жертвоприношения. Кстати, потому-то, между прочим, в Риме было запрещено христианство: причащение крови и телу Христа истолковывалось римскими юристами как призыв к человеческому жертвоприношению. Римляне были толерантными по отношению к многим существовавшим в их империи религиям потому, что трезво рассчитали — им не хватит никаких полицейских сил, чтобы привести все римские провинции к одному религиозному знаменателю.

А вот российские большевики были фанатично убеждены, что империя может быть скреплена одной единственной легитимной идеологией (коммунистическая идеология — это ведь тоже пусть и лже, но религия). Советская империя возникла на претензии стать центром мирового революционного процесса, в результате которого должен был возникнуть коммунизм — нечто вроде царства Божьего на земле. Поначалу коммунистическим монархам (генсекам) и их партии удалось именно с помощью единой идеологии держать под контролем огромную многонациональную империю. Но как Византию религия не спасла от заката, так, и партия с её идеологией оказалась ненадёжной скрепой. Пока партия была могущественна и едина, Советский Союз при всех его слабостях мог существовать как сверхимперия. В 20-е годы партия дозволила даже так называемую коренизацию, допустив в определённых границах культурные автономии. В то десятилетие она проявила себя даже более терпимой к неимперским народам, чем царская дореволюционная власть. А украинцы в СССР в то время имели больше возможностей для развития своего языка и своей куль туры, чем их братья в Польше.

Начало распада Советского Союза западные социологи связывают также с шовинизацией партии, с переходом её от коммунистической к русской националистической политике, что разбудило стремление к национальной независимости в республиках, причём достаточно откровенно в самих республиканских компартиях. Парадоксально, что и российская компартия заговорила о своей автономии (пусть и в рамках КПСС): был создана Российская компартия. У политбюро вроде бы имелось ещё одно средство, удерживавшее империю от распада — массовый террор, бывший в 30-40-е годы ещё более мощной скрепой, чем идеология и всеохватывающий партийный контроль. Но при отсутствии харизматического вождя, полностью свободного от всякой морали, к средству этому после смерти Сталина КПСС прибегнуть не могла, да к тому же и сами партийные функционеры, помня судьбу своих предшественников в сталинское время, никак не могли допустить новой волны террора. К середине 80 годов обнаружилось, что без могущественной единой партии, без тотальной идеологии (к этому времени ничего, кроме равнодушия или насмешки жителей не вызывавшей), без террора империя существовать не может. Во все времена любая империя держалась не только на идеальных основах — религии или идеологии, но и на терроре. Представить себе империю без мощных вооружённых сил не возможно. В этом отношении все рекорды побила советская империя: её расходы на вооружение доходили подчас (даже в мирное время) до 60-70 % от всей расходной части бюджета.

Чтобы гарантировать надёжность армии, короли франков не допускали в её ряды представителей покорённых народов, что отличало войска Меровингов и Каролингов от войск древних римлян, бывших столь же многонациональными, как и в своё время армия Наполеона или в ХХ веке Красная Армия.

В истории бывало немало случаев, когда не определённая нация создавала своё государство, а армия имперского государства создавала нацию. Так было, например, с возникновением таких европейских наций, как французы, немцы, англичане: они сформировались в результате создания на определённых территориях новых государств по воле имперских владык. Так, Франция возникла на территории Галлии, сначала захваченной Юлием Цезарем, а затем королём франков Хлодвигом; английский народ создавался сначала кельтским войском, затем римским и, наконец, норманским. В языках многих европейских народов слова «армия» и «народ» звучали одинаково, например, слово «фольк» (народ) у древних германцев означало — войско, дружина. И, добавим, вряд ли коммунистам удалось бы создать такую «новую национальную общность», как «советский народ», не имея могучих вездесущих вооруженных сил. Но и армии, особенно многонациональные по составу, оказывались весьма ненадёжным инструментом укрепления империй. В конце концов солдаты имперской армии начинали идентифицировать себя не с государством, а со своим народом, и ар мия становилась подчас не фактором стабильности империи, а угрозой для неё. К тому же армейские власти на далёких окраинах империй, не имея под рукой огромных вооружённых соединений, бывало, устраивали мятежи с целью создания под своей властью новых автономий, а иногда и государств.

Помимо упомянутых факторов, скрепляющих единство империи, необходимо назвать и факторы чисто экономические. Таково, например, значение железных дорог в Австро-Венгрии, связывающих в единое целое разбросанные по империи провинции, а также национальные банки. Мотивом для расширения Британской империи была и нехватка в Британии природных ресурсов, так что не только идеалистические цивилизаторские устремления вели англичан в Африку, но и весьма прагматичные цели. А освоение ресурсов, находящихся на чужих территориях, неизбежно требовало и насильственного противостояния тем, кому это не нравилось. И хотя действительно британские колонизаторы были гуманнее, чем все прочие (например, османы или испанцы в Латинской Америке), всё же и им приходилось достаточно кроваво подавлять в своих колониях всякого рода мятежи, о чём недавно напомнили в Индии английской королеве. Иное дело, что британцы сознавали, что свободный рынок, который они хотели бы распространить на колонии, не может нормально существовать без свободы политической, во всяком случае, так учил Адам Смит.

III

Некоторые авторы исследований о великих империях фиксируют внимание на ростках демократии в империях прошлого. Один из исследователей объясняет стабильность Рима в начале его существования сочетанием в нём монархических, демократических и аристократических элементов. В отличие от других имперских народов, римляне охотно предоставляли гражданство не только своим рабам, но и пришельцам из других стран, если те были достаточно порядочными и прилежными. Цицерон прославлял двойное гражданство — каждый иммигрант имел право, оставаясь гражданином страны, в которой он появился на свет, стать и гражданином Рима. В Австро-Венгрии некоторые национальные территории получали от короны большие права, чем другие, и венгры оказались в этой империи таким же имперским народом, как и австрийцы. Так что если Ельцин предоставляет особые права, скажем, Татарстану или Башкортостану, то это служит более укреплению Российского государства, чем несёт в себе риск его распада.

Разумеется, исследователей интересуют не только факторы, укрепляющие империи, но прежде всего причины их распада. Почти все они убеждены, что огромными империями вообще невозможно управлять из одного центра: рано или поздно становится ясно, что удерживать провинции от стремления к независимости не дано даже самым могущественным владыкам. К концу каждой империи обнаруживается, что центр вообще не знает, что происходит на огромных, удалённых от центра пространствах. Так, по наблюдению некоторых исследователей, советские вожди чуть ли не на протяжении всей истории Советского Союза, особенно в последние десятилетия их владычества, имели очень приблизительные знания о стране, о действительной жизни и настроениях населяющих империю народов.

Самой большой и по территории и по количеству населения была в истории империй Британская. В начале XX века на неё приходились пятая часть населения планеты и четверть её площади. Самая отдалённая часть империи находилась вообще в другом полушарии по отношению к метрополии. В Британской империи никогда не заходило солнце, и один остряк, англофоб, объяснял: «Господь сделал так, чтобы не встречаться с англичанином в темноте».

Империя Карла Великого начала разваливаться потому, что маркграфы, посланные охранять границы империи, более заботились об удовлетворении своих амбиций, чем о выполнении задач, поставленных перед ними. Карл не был столь наивен, чтобы полностью доверять вассалам: он поставил их под контроль своих людей — епископов (что то вроде представителей президента в субъектах федерации). Но и они не могли ничего поделать с алчными маркграфами.

Австро-венгерской монархии доставляли много хлопот национальные группы, которые, помимо этой империи, имели, так сказать, историческую родину прямо по соседству с местом их проживания: на юге Австро-Венгрии жили итальянцы — прямо на границе с Италией, сербские поселения граничили с Сербским независимым государством, австрийские русины тяготели к русским братьям. Зато национальным группам, не имевшим нигде своих государств, жилось под крылом венского двора настолько комфортно, что подчас они лучше, чем сами австрийцы и немцы, сражались с её врагами: лучшими офицерами, наряду с австрийцами, были в австро-венгерской армии венгры, евреи, хорваты, словаки.

Но не только захваченные территории несли угрозу существованию империй: некоторые из них пали под натиском внешних врагов: Римскую империю ликвидировали вандалы и другие германские народы, Византию — турки, Австро-Венгрия распалась вследствие поражения её в первой мировой войне.

Владыки империй часто пытались решить квадратуру круга: подчинить себе другие народы, но вместе с тем и утвердить преимущества одного, к которому принадлежал монарх, император (генсек), перед другими. Вожди Советского Союза, начиная со Сталина, всячески поддерживали русский патриотизм, а патриотические произведения писателей республик осуждали за «буржуазный национализм». Народы Австро-Венгрии были разделены на «исторические» и «неисторические», историческими признавались немцы и венгры (хозяева империи), к неисторическим же были отнесены, например, сербы. И это откликнулось выстрелом Гаврилы Принципа в наследника австрийского престола, первой мировой войной и созданием на месте австро-венгерской империи ряда независимых славянских государств. Любопытно, что Вена не проводила националистической политики в области экономики: вложения в экономику в сербской и хорватской частях примерно такие же, как и в австрийскую и немецкую, однако культурный и административный национализм ведущих наций провоцировал сецессионные (изоляционистские) устремления «неисторических» народов. Историки, симпатизировавшие более России, чем Германии (в начале ХХ века) считали роковой ошибкой венских правителей, что они ориентировались на союз с Германией, а не с царской Россией и спровоцировали своей враждой к сербам, которых русские считали братьями, панславизм и создание Антанты как ответ на австро-германский союз.

IV

Большую опасность для империй представляли процессы демократизации, происходившие иногда по воле монархов, иногда помимо их желания. Демократическая империя — это нонсенс, существует только одна альтернатива: или национальное государство или союз этих государств при достижении в них максимального уровня свобод и при полном отказе от каких бы то ни было проявлений национализма. Политика Сталина была весьма последовательна: ликвидируя демократию в СССР, Сталин предпочёл ей империю. В этом смысле Горбачёв оказывается политиком, не сведущим в истории империй; он хотел одновременно осуществить в СССР демократию и сохранить империю: к развалу СССР неизбежно привели гласность, исключение из Конституции 6 статьи о руководящей роли партии, владеющей единственно правильной идеологией, разрешение гражданам империи свободно выезжать на Запад и т. д. Начался этот процесс сразу после смерти Сталина — оттепели, разрядки международной напряжённости. И совершенно последовательны те демонстранты, которые, требуя восстановления СССР, носят портреты Сталина: советскую империю можно восстановить только под руководством тирана.