Публицистика, история, социология
Артур Кёстлер о судьбе еврейства

В этом номере публикуется одна из самых фундаментальных и спорных статей Артура Кёстлера «Иуда на перепутье». Написанная вскоре после образования государства Израиль и вызвавшая бурную дискуссию в среде европейского еврейства, эта статья и сегодня не утратила актуальности, хотя в своих основных положениях вряд ли найдет поддержку у большинства читателей. Они едва ли согласятся с тем, что после образования государства Израиль оказавшееся на перепутье еврейство диаспоры неминуемо должно раствориться среди других народов и наций. В то же время мысли Артура Кёстлера, одного из самых выдающихся интеллектуалов и публицистов 20 века, не могут не вызвать интереса. В яркой, полемической форме он выражает весьма распространенную точку зрения тех кругов еврейской интеллигенции, которые в ассимиляции видят единственно надежный путь избавления от антисемитизма.
Статья «Иуда на перепутье» публикуется в переводе Михаила Ледера, который чрезвычайно высоко ценил Артура Кёстлера. Предлагаемый перевод является последней прижизненной работой Ледера, свидетельствующей о его непревзойденном переводческом таланте и мастерстве.

1.

Мученичество евреев тянется уродливым рубцом по лицу истории человечества. Возрождение государства Израиль дает — впервые за две тысячи лет — возможность решить еврейскую проблему. До сих пор судьба евреев находилась в руках неевреев. Ныне она в их собственных руках. Странствующий жид оказался на распутье, и последствия выбора, который он сделает, дадут себя чувствовать в будущих веках. Общую численность евреев во всем мире сегодня оценивают в одиннадцать с половиной миллионов. На европейском континенте нацистский режим почти полностью уничтожил весьма значительную как в численном, так и в культурном отношении еврейскую общину. Из довоенного еврейского населения в 6 миллионов (не считая России) в 1946 году остался в живых всего один миллион, то есть 15 процентов. В Берлине и Вене, в Варшаве и Праге, где евреи играли важную, а временами доминирующую роль в культурной жизни, их влияние исчезло бесследно.

Главный вопрос, который евреям необходимо сейчас решить, заключается в том — желательно ли снова заполнить этот вакуум, должны ли они хлынуть назад в страны, ставшие кладбищами их родных и близких; должны ли они пытаться завоевать снова свои позиции в финансовом и промышленном мире, в литературе и журналистике, искусстве и науке, сохраняя в то же время свой национальный облик, и тем самым заново возродить «еврейский вопрос» в Европе? Ответ на этот вопрос должен быть дан на основе опыта прошлого и новой действительности, возникшей в результате создания государства Израиль.

В США, где проживает большая часть современного еврейства, проблема приобретает другую форму: должны ли американские евреи стремиться сохранить свои национальные черты, как отдельная религиозная и социальная община, или постепенно ее ликвидировать.
В третьем географическом районе с большой численностью еврейского населения, расположенном к востоку от Железного Занавеса, вопрос стоит не так остро. Нажим со стороны антирелигиозного тоталитарного государства (несмотря на временные колебания генеральной линии) постепенно ликвидирует еврейские учреждения и традиции, на которых зиждется еврейская самобытность: синагоги, язык идиш, преимущественно еврейские населенные центры и даже еврейские имена.

Если эти режимы переживут следующие два или три поколения, там совсем или почти совсем не останется следов самостоятельной еврейской общины в религиозном и этническом смысле этого слова. Зато в Западной Европе, Америке и других странах, где число евреев остается более или менее значительным, дилемма, возникшая в связи с созданием еврейского государства, весьма серьезна и остра, хотя большинство евреев и не отдают себе ясного отчета в ее истинном значении, а главное — в роковом выборе, перед которым эти события их неумолимо ставят. Говоря без обиняков, каждому еврею предстоит либо стать израильским гражданином, либо перестать быть евреем в национальном, религиозном или каком угодно другом смысле этого слова. Эту дилемму ставят перед евреями как исторические обстоятельства, так и сама сущность еврейской традиции.

2.

Отличительной чертой еврея (я еще вернусь к этому вопросу) является не его принадлежность к той или иной расе, культуре или языку, а религия. Именно она официально определяет его еврейство с самого дня его рождения. Она же и подлинный источник его социальной и культурной самобытности, его еврейского самосознания.

Однако не в пример другим религиям, иудаизм неразрывно связан с представлением об особой нации. Можно быть католиком или протестантом, мусульманином или буддистом независимо от национальной или расовой принадлежности. Иудаизм же предполагает еще и принадлежность к исторической нации с ее собственной страной, из которой эта нация была временно изгнана. Христианство и ислам требуют от своих последователей лишь принятия известных доктрин и нравственных предписаний, верующий же еврей исповедует принадлежность к избранному народу, к семени Авраама, Исаака и Иакова, с которыми Господь Бог заключил договор, содержащий пункт о наибольшем благоприятствовании и обещании географической родины. «Да будет благосклонен Господь Бог наш, выведший наших отцов из египетского рабства». Лицо, произносящее эту молитву, претендует (независимо от того, оправдана ли эта претензия биологически или нет) на определенное происхождение, которое автоматически обособляет его от этнического и исторического прошлого народа, среди которого он живет.

Одно уже сравнение христианских и еврейских праздников вскрывает тот важный факт, что первые по характеру своему — религиозные, вторые же — преимущественно светские. Христиане празднуют мистические или мифологические события: рождество или воскресение сына Божьего, успения святой девы и т.д.; евреи же отмечают вехи своей национальной истории: восстание Макковеев, исход из Египта, гибель угнетателя Аммана.

Ветхий Завет является, в первую очередь и главным образом, летописью нации; каждая молитва, каждое ритуальное предписание укрепляет еврейское национальное самосознание. Утверждение, что иудаизм «такая же религия, как и все прочие», то есть частное дело, не имеющее ничего общего ни с политикой, ни с расой — либо лицемерно, либо противоречит само себе. Еврейская вера — самоизолирующая себя как в национальном, так и в расовом смысле. Она автоматически создает свое собственное культурное и этническое гетто.
В самом конце пасхальной трапезы евреи всего мира вот уже две тысячи лет поднимают бокал и произносят священный тост: «В будущем году в Иерусалиме!». Таким образом, еврейская религия постулирует не только национальное прошлое, но и будущее. В Декларации независимости еврейского государства, провозглашенной 14 мая 1948 года, сказано: «Изгнанный с земли Израиля еврейский народ сохранил ей верность во всех странах своего рассеяния, никогда не переставая молиться и надеяться на возвращение и на восстановление своей национальной независимости».

Евреи относятся к последним двум тысячелетиям своей истории как к диаспоре, к периоду рассеяния, а ко всем странам, лежащим за пределами Палестины, — как к галуту, к странам рассеяния. Таким образом, религиозная вера заставляет верующего еврея смотреть на самого себя как на человека со вполне определенным национальным прошлым и будущим, отличным от прошлого и будущего тех народов, среди которых ему приходится жить.

«Англичанин еврейского происхождения» — выражение, противоречащее само себе. Принадлежа к избранному народу, временно изгнанному с Земли Обетованной, он вовсе не английский еврей, а еврей, проживающий в Англии. Это относится не только к сионистам, а ко всем членам еврейской общины, которые, как бы они ни относились к сионизму и Израилю, обязаны, в силу религиозного своего вероучения, считать себя принадлежащими к особому народу, у которого свое национальное прошлое и будущее. Тот факт, что они не сознают — или сознают лишь частично — секулярное значение их религиозной веры и что они возмущенно клеймят «расовую дискриминацию», если она исходит от противной стороны, делает еврейскую традицию еще только более парадоксальной и противоречащей самой себе.

Дело в том, что расовая дискриминация — процесс двусторонний. Тенденция, бытующая даже в просвещенных либеральных еврейских кругах, общаться только в своей среде, держаться особняком как при вступлении в брак, так и в общественной жизни, лишь частично обусловлена враждебным давлением окружающей среды. Не менее важна и традиция с явно выраженной этнической и национальной окраской.

Католические меньшинства в протестантских странах обнаруживают порой такую же, на первый взгляд, тенденцию к сплоченности. Однако аналогия эта — мнимая, так как у католиков эта солидарность или сплоченность распространяется лишь на глубоко религиозных единоверцев или на тех из них, для которых очень важно положение католической церкви в мире. Еврейская же спаянность распространяется и на членов общины, совершенно лишенных религиозных убеждений, безразличных к сионизму, считающих себя стопроцентными американцами или англичанами.

Еще одним симптомом дискриминационного характера иудаизма является отношение евреев к «чужакам». Понятно, что двадцать веков гонений не могли не оставить следов подозрительности и защитных, пусть даже враждебных реакций; все это настолько очевидно, что не требует доказательств. Однако отношение евреев к «чужакам» в Израиле содержит элементы неприязни, исторически более древние, чем гетто, восходящие к племенной обособленности самого иудаизма.

Древнееврейское слово «гой», обозначающее нееврея, указывает не просто на «язычника», на «неверующего» ; оно относится не к душе, которую можно спасти, или к лицу, которое могло бы войти в общину — после того, конечно, как оно приобщится к истинной вере. Нет, слово «гой» соответствует, скорее, греческому «варвар» или нашему «туземец». Оно указывает не на религиозное, а на племенное, этническое различие. Несмотря на отдельные — и не очень настойчивые — призывы относиться хорошо к «чужакам» в Израиле, о «гое» в Ветхом Завете говорится всегда с примесью неприязни, презрения и жалости, точно к нему вообще не применимы общие человеческие стандарты.

За столетия, истекшие с тех пор, понятие «гой» частично утратило свою племенную эмоциональность, но полностью никогда не лишилось пренебрежительного подтекста.

В польских гетто молодой еврей распевал презрительные песенки о «пьянице-гое», нисколько по духу не более благородные, чем антисемитские вирши о жидах. Само собой понятно, что преследуемому меньшинству вполне извинительно отвечать на враждебность и презрение окружающей среды той же монетой, однако, мне хочется подчеркнуть тот факт, что здесь мы имеем дело с каким-то порочным кругом: религия, вызывающая секулярные претензии на расовую исключительность, не может не вызывать секулярные же враждебные реакции. Сама религия отгораживает еврея и подводит к тому, чтобы его обособляли и все остальные. Архаичный, племенной элемент, свойственный иудаизму, обусловливает антисемитизм на таком же архаичном уровне. Никакое просвещение, никакая терпимость, никакие возмущенные протесты и благочестивые увещевания не в состоянии разорвать этот порочный круг.

«Антисемитизм — недуг, распространяющийся, по-видимому, по собственным законам: лично я считаю, что единственная фундаментальная причина антисемитизма заключается, какой бы это ни звучало тавтологией, в том, что евреи вообще существуют. Похоже, что мы сами разносим антисемитизм в своих котомках, куда бы мы ни попадали».

Это сказал покойный профессор Хаим Вейцман, первый президент возрожденного еврейского государства, подводя итог «крестного пути», длившегося двадцать столетий.

Рассчитывать на то, что в ХХI веке он внезапно и сам по себе оборвется, значит пренебречь историческим и психологическим опытом, законом причины и следствия. Ему смогут положить конец только сами евреи.

Вернемся, однако, к нашей исходной точке. Мы видели, что главная отличительная черта еврея, то, что делает его евреем как по документам, так и в глазах сограждан, — это его религия; еврейской же религии, в отличие от всех прочих, присуща расовая дискриминация, национальная сегрегация и тенденция к обострению общественных отношений.

Мы твердо и окончательно усвоили этот основной факт — его подтверждают, помимо пяти книг Торы, еще сотни томов священных комментариев, а также обычный еврейский молитвенник, и, если мы преодолеем подсознательные сопротивления, мешающие признать этот факт, то первый шаг к решению проблемы нами будет сделан.

3.

Давайте разобьем евреев на три категории: а) меньшинство ортодоксально верующих, б) более многочисленную группу приверженцев той или иной либерализованной, разбавленной версии иудаизма, в) наиболее многочисленную группу неверующих, которые по сложным традиционным причинам либо из гордости продолжают называть себя и своих детей «евреями».

Ортодоксально верующие составляют за пределами Израиля небольшое и все убывающее меньшинство. Главный оплот ортодоксального еврейства был в Восточной Европе: в Польше, Латвии, Литве, Закарпатье, где нацистская жестокость достигла апогея и буквально стерла евреев с лица земли. Считанные единицы, оставшиеся в живых, рассеялись по миру. Так же, как небольшая ортодоксальная группа в Соединенных Штатах, все это, главным образом, пожилые люди. Ортодоксальное еврейство на Западе вымирает. Что же касается строго соблюдающих традиции и довольно многочисленных общин Северной Африки, Йемена, Сирии и Ирака, то они иммигрируют в Израиль.

Итак, в социальном отношении у останков ортодоксального еврейства на Западе вес не очень большой. Зато их позиция очень хорошо символизирует дилемму, вставшую перед евреями. Со времени разрушения Храма они никогда не переставали молиться о восстановлении еврейского государства, «В будущем году в Иерусалиме!».

Но вот 14 мая 1948 года их молитва внезапно сбылась. Когда молитва сбывается, то логика требует, чтобы ее больше не повторяли. Но если молитвы такого рода не повторять, если исключить из еврейской религии мистическую тоску о возвращении на Землю Обетованную, то исчезнет сама основа и суть этой религии.

Никакие препятствия уже не мешают верующему еврею получить визу в любом израильском консульстве и заказать билет в Израиль. Он должен теперь одно из двух: либо быть «В будущем году в Иерусалиме», либо перестать повторять молитву, превратившуюся в бессмысленное бормотание. Действительно, подавляющая часть еврейских молитв, ритуалов и символов потеряли смысл со дня восстановления еврейского государства. Упорствовать в них в будущем было бы таким же нелепым анахронизмом, как если бы христиане настойчиво продолжали собираться тайно в катакомбах, или лютеране продолжали бы читать свои библии в глубочайшей
тайне.

Декларация независимости государства Израиль заявляет, что это государство «будет открыто для всех евреев из всех стран рассеяния».

В канун субботы на улицах Иерусалима снова раздаются звуки рожка, созывая верующих к молитве. Бог Израиля выполнил договор, вернул землю Ханаан семени Авраамову. Верующий еврей не может больше применительно к самому себе повторять ритуальную фразу, что он-де живет в «изгнании» (разве лишь он имеет в виду добровольное изгнание по экономическим соображениям, не имеющим ничего общего с религией). Если же он отказывается выполнить предписание вернуться в страну предков, то он нарушает договор, и, пользуясь его же терминологией, предает себя анафеме и исключению из рядов еврейства — хотя сам он, конечно, никогда в этом не сознается.

Позиция ортодоксального еврея заостряет в предельной форме дилемму, распространяющуюся также на любую либеральную или реформированную форму иудаизма. Я уже достаточно говорил о том, что еврейская религия в значительной степени носит расовый и национальный характер. Любая, сколь угодно просвещенная реформа, которая поставила бы своей целью устранить это специфичное содержание иудаизма, уничтожила бы его самую суть.

Устраните идею «избранного народа», генеалогическую претензию на происхождение от одного из двенадцати колен, устраните святость Палестины как средоточия славного прошлого и память о событиях национальной истории, увековеченных в религиозных праздниках, устраните обет возвращения на Святую Землю — и останется всего лишь собрание отживших диетических предписаний и племенных правил. Это была бы не реформа религии, а полное ее опустошение и поворот стрелки истории назад, к бронзовому веку.

А теперь рассмотрим позицию подавляющего большинства современного еврейства, которое обнаруживает просвещенное или скептическое отношение к религии своих предков» но, по ряду сложных мотивов, продолжает приобщать к ней своих детей, обрекая их на «исключительность», обусловленную этой религией. Именно этот тип «нечеткого» еврея, не способного определить свое еврейство ни с этнической, ни с религиозной точки зрения, увековечивает парадоксальным образом «еврейский вопрос».

Переходя к этой центральной проблеме, я еще не один раз сошлюсь на серию статей Исайи Берлина «Еврейское рабство и эмансипация», которая стала классическим трудом в этой области. Уже в самом начале Берлин соглашается с тем, что «абсолютно невозможно спорить с истинно верующими евреями,
считающими сохранение иудаизма как религиозной веры высшей обязанностью, для выполнения которой необходимо жертвовать решительно всем, в том числе самой жизнью». В дальнейшем он соглашается так же и с тем, что для этих истинных евреев единственно логичный выход — это переезд в Израиль.

Затем он переходит к категории «нечетких» евреев и говорит:
«...Однако гораздо менее ясно, что у тех, кто верит в сохранение и распространение «еврейских ценностей» (а они, как правило, не вписываются в стройную религиозную доктрину; они скорее амальгама, состоящая из определенных позиций, культурных взглядов, этнических воспоминаний и чувств, личных и социальных обычаев), такое же безоговорочное право считать, что сохранение этого образа жизни действительно стоит того, чтобы проливались реки крови и слез, которые превратили историю евреев последних двух тысячелетий в сплошное и ужасающее мученичество. После того... как нерассуждающая религиозная вера была разжижена и уступила место верности традиционному образу жизни (пусть он и был бы освящен историей, страданиями и верой героев и мучеников в каждом поколении) — уже нельзя отказаться от рассмотрения также и альтернативных возможностей».

Единственная альтернатива увековечению «еврейских особенностей», которая остается «нечеткому» большинству, переросшему еврейский национализм и еврейскую религию, — это отказаться и от того, и от другого и дать окружающей среде абсорбировать его. Все сказанное выше неумолимо толкает к этому, пускай резкому, но неизбежному выводу. Но психологические сопротивления, мешающие этому, огромны. Источники или пружины этого сопротивления можно найти отчасти в общечеловеческой тенденции избежать болезненного выбора. Не менее важными эмоциональными факторами служат здесь гордость духа, гражданское мужество, боязнь, как бы не обвинили в лицемерии и трусости, рубцы от ран, полученных в прошлом, нежелание расстаться с мистической судьбой, с особой еврейской миссией.

Я совершенно согласен с тем, что психологически у евреев имеются все мыслимые основания быть чувствительными, нелогичными и щепетильными, как только речь заходит об отречении — хоть они и не способны отчетливо выразить, от чего, собственно, им так не хочется отречься. Но давайте согласимся так же и с тем, что хоть любой и каждый имеет полное право поступать иррационально и в ущерб собственным интересам, он лишается этого права, когда оно задевает будущее его детей.

Рассмотрим теперь ряд возражений, выдвинутых против меня после того, как несколько лет назад я предложил решение, которое отстаиваю в этих строках. Эти возражения удачно сведены в вопросах, поставленных передо мной сотрудником лондонского «Джуиш Кроникл» в интервью, данном после выхода в свет моей книги «Обетование и исполнение».

Вопрос: Когда вы так категорично заявляете, что странствующий жид должен решиться на одно из двух: или стать гражданином Израиля, или вовсе отказаться от еврейства, вы имеете в виду отдаленное будущее или переживаемое настоящее?

Ответ: Я полагаю, что выбор должен быть сделан немедленно, и это — ради следующего поколения. Наступил момент, когда каждый еврей должен задать самому себе вопрос: в самом ли деле я считаю себя принадлежащим к избранному народу, которому предназначено вернуться из рассеяния на Землю Обетованную? Другими словами: хочу ли я переехать в Израиль? Если же не хочу, то какое же я имею право называть себя и впредь евреем и наложить этим на своих детей клеймо обособленности? Если не разделять нацистских расовых теорий, то приходится признать тот факт, что такой вещи, как чистая еврейская раса, не существует в природе. Главная отличительная черта еврея — это его религия. Но эта религия теряет всякий смысл, если вы продолжаете молиться о возвращении в Сион даже тогда, когда вы твердо решили туда не ехать. Что же тогда остается от вашего еврейства? Немногим больше, чем привычка смотреть на себя, как на постороннего, и быть таким в глазах всех остальных. Но этим вы обрекаете своих детей на пагубный нажим окружающей среды, который в лучшем случае нагромождает всевозможные трудности на пути внутреннего развития и продвижения в обществе, а в худшем — ведет в Берген-Бельзен либо в Освенцим.

Вопрос: Так вы потому так торопитесь провозглашать необходимость выбора между Израилем и полным отречением от еврейства, что опасаетесь новых Бельзенов и Освенцимов?
Ответ: Что ж, антисемитизм все время усиливается, на что англичане, и те, несмотря на их традиционную терпимость, не так давно заразились им. Иначе они бы, конечно, не проглотили так запросто палестинскую политику мистера Бевина. Однако не столько от опасности погромов должен, на мой взгляд, спасти себя, а главное, будущие поколения, странствующий жид, сколько от фундаментального зла, вытекающего из ненормального нажима окружающей среды.

Вопрос: А не подумали ли вы о том, что в поисках иллюзорной «нормальности» и безопасности отрекающееся еврейство пожертвует своим особым еврейским гением; и не кажется ли вам, что такая потеря еврейского наследия и еврейских талантов значительно перевесит, с человеческой точки зрения, в самом широком смысле этого слова все сомнительные выигрыши?

Ответ: Спору нет, давление окружающей среды стимулировало появление интеллектуальных сил среди евреев в гораздо большей степени, чем у народов, среди которых они живут. Этот процесс «сверхкомпенсации» хорошо известен как психологам, так и историкам — в особенности рекомендую Адлера и Тойнби. Нам известно также, что у большинства великих людей — в литературе, искусстве, политике, религии — было трудное и одинокое детство, их не понимали, и своими творческими достижениями они частично обязаны именно этому давлению — стимулу.

Но стали ли бы вы рекомендовать родителям сознательно создавать своим детям несчастливое детство в надежде, что ребенок вырастет Эйнштейном, Фрейдом или Генрихом Гейне?

Конечно, если полностью устранить страдания в мире, то этим вы значительно уменьшите шансы появления выдающихся личностей. Но, в конце концов, из тысячи индивидуумов, выросших при нездоровом давлении среды, у 999 разовьется скверный характер, и только один, может быть, станет выдающейся личностью. Я считаю совершенно неприемлемым и решительно отвергаю смутное еврейское чувство: «Мы должны и впредь подвергать себя гонениям, дабы производить на свет гениев». Что же касается еврейского культурного наследия, то Библия и апокрифы давно уже стали общим достоянием всего человечества. Талмуд представляет сегодня интерес разве лишь для узкой группы специалистов. Навязать еврейским детям изучение Талмуда и комментариев к Библии — верх нелепости, к тому же совершенно бесплодной, все равно как если бы головы христианских детей забивали средневековой схоластикой. Если же говорить о светской культуре, то это в основном литература на идиш, однако, язык идиш убили вместе с людьми, говорившими на нем в Восточной Европе, и я не думаю, что вы станете бороться за то, чтобы язык этот выжил в Америке, в большей степени, чем, скажем, украинский язык. Единственно законная и естественная родина для сохранения и развития в будущем специфичной еврейской культуры — это Израиль.

Вопрос: Как вы соотносите свой афоризм: «средства оправдывают цель» со своей рекомендацией странствующему жиду убежать от самого себя? Ведь после первого шага трусливого отречения ренегату-еврею придется изворачиваться и лгать направо и налево: самому себе, соседям, детям, чтобы скрыть свое еврейское происхождение. В противном случае, то есть, если он захочет быть честным и ничего не скрывать, то ни ему самому, ни его детям так и не удастся стать стопроцентными неевреями; они в лучшем случае станут «бывшими евреями». И не думаете ли вы, что такой вот «бывший еврей» станет новой разновидностью этакого странного отщепенца, глубоко презираемого евреями и, вероятно, не очень уважаемого также антисемитами?

Ответ: Нынче каждый еврей имеет возможность поехать в Израиль, так что никакой трусости в том нет, если выбрать Другую альтернативу и отречься от еврейства. Отречение это приобрело добровольный характер, какого оно до возрождения Израиля не имело... Цепляться же за отживший статус «негативного еврейства» из одного лишь упрямства или из страха, что тебя назовут трусом, это та же трусость, только загнанная внутрь, платить за которую придется ни в чем не повинным детям. Что же касается честности, то именно к ней я настойчивее всего и призываю. Чтобы отречься от еврейства, требуется нисколько не меньше бескомпромиссной честности, чем быть «В будущем году в Иерусалиме!». Тот, кто отходит от еврейства, ничего от детей своих скрывать не должен; вместе с тем он не должен и тревожить их преждевременно. Это все — дело такта и деликатности, такое же как, скажем, половое воспитание.

Вопрос: Из всех евреев, подвергшихся гонениям со стороны Гитлера, никто не пережил такого безысходного отчаяния, как именно те, кто считал, что смыл с себя последние следы родительского или прародительского еврейства. Не может ли случиться, что в той или иной форме такая же судьба выпадет когда-нибудь и на долю этих гипотетических бывших евреев и ранит их куда больнее, чем настоящих евреев?

Ответ: Что бы вы ни сделали в жизни, всегда остается риск: что-нибудь получится не так. Все же я уверен, что в общем и целом весь мир будет искренне приветствовать ассимиляцию евреев. Индивидуальные осложнения возможны, в особенности в первом и втором поколении, но потом (надо учесть еще смешанные браки) еврейский вопрос постепенно исчезнет, вызвав удовлетворение у заинтересованных сторон.

Вопрос: А какое религиозное воспитание вы бы рекомендовали, если только вы вообще считаете такое воспитание нужным, детям бывших евреев?

Ответ: Прежде всего мне хотелось бы внести ясность в следующее: когда я отстаиваю отказ от иудаизма тех евреев, кто и без того отказывается жить по его предписаниям (то есть вернуться на Землю Обетованную), то я отнюдь не призываю к переходу в какую-либо другую веру, если они духовно и искренне к этому не стремятся. Это было бы лицеприятием, достойным всяческого презрения. Но столь же решительно я стою за то, что дети этих «бывших евреев», не связанные больше ни духовно, ни формально с еврейской верой, от которой отреклись родители, должны получить такое же воспитание, как все остальные дети из среды, в которой они живут. Если дети той школы, где они учатся, ходят в англиканскую или католическую церковь, то пускай и они ходят туда же; главное, не налагайте на них клейма обособленности. Сам-то новорожденный не может ведь выбрать себе вероисповедание по вкусу. Современная же практика во всем мире такова, что родители, не придерживающиеся каких-либо определенных религиозных убеждений, предоставляют религиозное формирование своих детей случаю: школе, куда дети попадут, или среде, в которой живут.

Очень важно, на мой взгляд, чтобы ребенок начал свое духовное развитие с веры в Бога — все равно, еврейский это Бог, кальвинистский или методистский; окончательно он решит о своей принадлежности к той или иной религии по достижении совершеннолетия. Говоря грубо, я считаю просто преступлением, когда родители, которые не верят в еврейскую религию и не живут по ее предписаниям, накладывают клеймо «отщепенства» на беззащитного ребенка, который вовсе об этом их не просил.

Вопрос: Не чувствуете ли вы, что есть что-то мерзкое и унизительное в такой покорной капитуляции меньшинства перед большинством? Нисколько не исповедуя, скажем, католическую веру, бывший еврей должен отправить своих детей в иезуитскую школу. Он должен хоронить заживо свои собственные воспоминания и традиции, а ведь память эта касается, увы, и жестоких преследований со стороны как раз тех, в чьи ряды он должен теперь непрошено втесаться. Не кажется ли вам, что вы требуете чересчур многого?

Ответ: Я начну лучше с конца, то есть, с вашего последнего вопроса, касающегося памяти о гонениях в прошлом. Не предлагаете же вы, в самом деле, заботливо пестовать неприязнь и увековечить вражду! Что и говорить, нелегко порвать со своим прошлым, выбросить вон традиции и воспоминания. Однако именно это — и без особых усилий — сделали миллионы американских иммигрантов. Если же мы признаем тот факт, что антисемитизм непреходящее явление, то эта жертва диктуется в случае евреев гораздо настойчивее, чем в случае, скажем, итальянцев, эмигрировавших в США. Если итальянцы спасались от одной лишь нищеты, евреев преследует призрак поголовного истребления. Высший долг евреев — ответственность за судьбу своих детей, как бы при этом ни были задеты их собственные чувства.

Вопрос: А может быть, все-таки для еврея диаспоры гораздо лучше, гораздо разумнее и достойнее продолжать жить, как и до этого, но в то же время помогать строить государство Израиль, как возможное убежище в мире, где меньшинства подвергаются гонениям?

Ответ: Нет. В этом как раз и заключается трагедия евреев: они хотят одновременно и сохранить пирог целым и полакомиться им. Это — гибельный путь.

Вопрос: Верите ли вы, что Израиль, как вы утверждаете в эпилоге к книге «Обетование и исполнение», нынче «достаточно крепок», чтобы обойтись без помощи диаспоры? Не слишком ли рано вы бросили клич: «Либо Израиль, либо отречение»? Ведь если даже допустить, что пять миллионов евреев из стран рассеяния вдруг решатся прибыть «В будущем году в Иерусалим», там может не оказаться для них места?

Ответ: Израиль находится нынче не в худшем положении, чем любая европейская страна, над которой висит коммунистическая угроза. И все же, в виду гигантской задачи, стоящей перед Израилем в деле абсорбции иммигрантов, я предложил бы, чтобы на протяжении определенного периода — скажем, лет пяти — мировое еврейство всячески помогало деньгами устройству евреев, которые желают или вынуждены переехать в Израиль. После этого переходного периода в мире не должно больше быть ни «Американской сионистской организации», ни «Объединенного Еврейского Призыва», ни сионистского движения, ни сбора средств — словом, надо положить конец этому парадоксу, когда государство, гордящееся своей независимостью, ходит и побирается.

Что же касается вашей гипотезы о пяти миллионах евреев, готовых хоть сейчас переехать в Израиль, то это чистейший бред. Основная масса евреев живет в Америке. И лишь несколько сот американских евреев переехало в Израиль со дня провозглашения его независимости. Это было бы чудесно, если бы можно было уговорить хотя бы пятьдесят тысяч американских евреев, обладающих нужными специальностями, переехать завтра в Израиль. Своей западной культурой, своим профессиональным опытом они бы преобразили страну и принесли бы в десять раз больше пользы, чем если они подадутся туда когда-нибудь в будущем.

Вопрос: Скажите, вы сами еще считаете себя евреем? Или вы предпочитаете, чтобы вас больше не считали евреем?

Ответ: Что касается религии, то в моих глазах Десять заповедей и Нагорная проповедь столь же неотделимы, как корни и цветок растения. Что же касается крови, то я не имею ни самомалейшего понятия — да вопрос этот меня нимало не интересует, — сколько древних евреев, вавилонцев, римских легионеров, крестоносцев и венгерских кочевников числятся среди моих предков. По-моему, это была чистейшая случайность, что мой отец был еврейского вероисповедания. Вместе с тем, я чувствовал, что этот факт налагает на меня моральный долг отождествлять себя с сионистским движением, пока гонимые и бездомные не имели пристанища. Как только Израиль стал фактом, я почувствовал, что долг этот на мне больше не лежит и я волен выбирать: стать ли израильтянином в Израиле, либо европейцем в Европе. Все мое воспитание и культурная принадлежность привели к тому, что именно на Европу пал мой естественный выбор. Итак, чтобы дать точный ответ на ваш вопрос: я считаю самого себя прежде всего членом европейского общества, во-вторых, натурализованным гражданином Великобритании неопределенного и смешанного расового происхождения, признающим нравственные ценности и отвергающим догмы нашей эллинско-еврейско-христианской традиции. В какое такое птичье гнездо помещают меня другие, это уж их дело.

4.

Опубликование этого интервью вызвало общее возмущение среди читателей «Джуиш Кроникл». Открыло эту кампанию протеста письмо президента Англо-Еврейской Ассоциации, достопочтенного Монтэгю, депутата парламента и кавалера ордена Британской империи, которое является замечательным образчиком того, как спорный вопрос объявляется истиной, не требующей доказательств.

«…Мистер Кёстлер... пытается оправдать свой поступок тем, что в настоящее время для еврея существуют только два пути: эмигрировать в Израиль или отречься от своей религии. Много евреев со всем уважением, симпатией, пониманием, а также с наилучшими пожеланиями успеха от своих общин избрали или изберут первый путь. Однако почему тысячи их единоверцев обязаны избрать второй путь — путь, избранный мистером Кёстлером? Англо-Еврейская Ассоциация насчитывает в своих рядах много верующих евреев, благочестие которых не подлежит никакому сомнению; они, как и все остальные члены Ассоциации, не сталкиваются при существующих обстоятельствах ни с какими затруднениями в том, чтобы примирить иудаизм и глубокую, искреннюю благожелательность к Израилю, с одной стороны, и гордость своим британским гражданством, активным участием в гражданской жизни, вытекающим из этого своего статуса, с другой.»

Наряду с письмом президента Англо-Еврейской Ассоциации газета напечатала протест другого читателя, писавшего между прочим:
«Ассимиляция... ничего не решает. Вина, дорогой мистер Кёстлер, лежит не на евреях, а на нетерпимости окружающего населения...» и несколькими строчками ниже добавляет:
«Еврей, пытающийся ассимилироваться, в моих глазах жалкое существо, к тому же лицемерное...» Неделю спустя газета выступила с передовой статьей:

«В высшей степени провокационное интервью с мистером Артуром Кёстлером, напечатанное недавно в «Джуиш Кроникл», должно напомнить нам тот факт, хорошо известный большинству еврейских матерей, что домашний очаг — вот цитадель, призванная защитить еврейскую веру... Да и трудно найти домашний образ жизни, который бы мог сравниться с традиционно еврейским. Диетические предписания получают что ни день все новые и новые подтверждения со стороны ведущих медицинских авторитетов: домохозяйка-еврейка на протяжении веков знала, как часто они оберегли ее самоё и любимых домашних от болезней и напастей, свирепствовавших вокруг. Так что же, именно теперь, когда весь мир так остро нуждается в высоконравственных мужчинах и женщинах, она должна отречься от своей веры, обезличить свою собственную индивидуальность, а также характер своей семьи лишь затем, чтобы мальчики и девочки были похожи на униформированных роботов и их нельзя было отличить друг от друга?»

В том же номере были напечатаны еще несколько негодующих читательских писем, и все они являются столь же наглядной, сколь и досадной иллюстрацией того, как религиозное рвение вырождается, незаметно для самого верующего, в расовое высокомерие и неистребимую злобу.

«Вместе с подавляющим большинством своих еврейских братьев, проживающих как в Израиле, так и за его пределами, я чувствую себя бойцом в огромной шеренге товарищей по оружию, одетых в духовную броню, рассеянных по всему миру и ведущих тяжкий, нескончаемый, оборонительный бой за мир свободы, правды и справедливости. Эта борьба началась в тот день, когда дети Израилевы покинули рабовладельческий Египет... Более чем тысячу лет назад один еврейский поэт — или пайтан — дал нам ответ в «Вехах шеамда», этом прекрасном алмазе, вставленном в «Хагаду»: «Именно это поддержало наших отцов и нас самих. Ибо не какой-нибудь один лишь враг восстал, чтобы погубить нас, но в каждом поколении они восстают, чтобы погубить нас, но Пресвятый, да будет он благословлен, спасает нас из их рук...»

Еще через неделю газета напечатала еще одну передовицу:

«Если разобраться по существу, то дилемма, которую ставит мистер Кёстлер... ложна в самом ее основании... Хотя Святая Земля должна обладать в глазах еврейства уникальным значением, все же миссия иудаизма, миссия еврейского народа не ограничивается одной лишь Святой Землей, но, по самому своему характеру, универсальна... Бессмертные мессианские надежды и стремления нашей религии запрещают нам отказаться от нашей всемирной миссии на службе всего человечества. Именно в эти дни мы более чем когда-либо раньше призваны содействовать распространению, в какой бы стране мы ни проживали, еврейских идеалов справедливости и братства между народами. Трудно разделять убеждение и удовлетворение мистера Кёстлера в том, что современная цивилизация не нуждается больше в этом еврейском вкладе».

Похоже, что официальный орган британского еврейства все еще рассматривает «идеал справедливости и братства» как еврейскую монополию; неудивительно поэтому, что передовая статья и завершается цитированием несколько старомодного стиха: «А вы будете у Меня царством священников и народом святым». Если принять всерьез претензию газеты, то это означало бы, что господа Бен-Гурион и Мендес-Франс, товарищ Каганович и Генри Моргентау, Альберт Эйнштейн и Льюис Б. Майер из киностудии Метро-ГольдуинМайер — все они заняты исполнением какой-то особой еврейской миссии. Именно выспренная напыщенность такого рода породила легенду о Сионских мудрецах, и как раз из-за нее так живучи подозрения в каком-то еврейском всемирном заговоре.

Тем не менее полемика эта принесла несомненную пользу: она выпустила кота расового высокомерия из религиозного мешка и раскрыла трагичную противоречивость еврейского существования. Потому что, как же, ради всего святого, примирить утверждение, что англичанин еврейского вероисповедания — такой же точно, как любой другой англичанин, с утверждением, напечатанным, кстати, в том же номере, что: «Быть евреем — это значит верить, что прошлое еврейского народа — ваше прошлое, его настоящее — ваше настоящее, его будущее — ваше будущее»?

Выдержки, которые я привел, дают лишь бледную картину неистовой брани, вызванной этим интервью в этой, вероятно, наиболее либеральной, толерантной и просвещенной еврейской общине во всем мире. Становится понятной мука истинно верующего, восклицающего у Джона Донна: «О, для некоторых не быть мучеником — высшая степень мученичества». Однако протестовать против мученичества и в то же время вымаливать его еще чуть-чуть для детей и внуков, совершенно, к тому же, не понимая причин, — такую позицию, пожалуй, отстаивать куда труднее.

5.

Я разработаю теперь несколько тщательнее ряд вопросов, затронутых в этой полемике, и попытаюсь одновременно перейти от абстрактных рассуждений к практическим мерам. Проще всего прибегнуть к форме воображаемого диалога (который в данном случае основывается на целом ряде бесед, действительно имевших место в прошлом).

Вопрос: Все предыдущие попытки еврейских общин слиться полностью с народом страны, в которой они жили, закончились неудачей — возьмите хотя бы Германию. Почему вы думаете, что на сей раз результаты будут иными?

Ответ: Причина неудач и трагедий в прошлом заключается в том, что все попытки ассимилироваться, предпринятые до сих пор, были половинчаты, основанные на неверной предпосылке, будто евреи смогут стать полноценными сыновьями народа-хозяина, сохраняя в то же время свою религию и оставаясь «избранным народом». Этническая ассимиляция невозможна при сохранении иудейской веры ; иудейская же вера рушится при этнической ассимиляции.
Еврейская религия увековечивает национальную обособленность — и от этого факта никуда не денешься.

С другой стороны, все же имеется один пример успешной ассимиляции большого масштаба: испанские евреи, которые около пяти столетий назад перешли в католичество, чтобы не подвергнуться изгнанию, и которые (за исключением героически упрямого меньшинства, продолжавшего тайно исповедовать иудаизм, пока их не постигла мученическая казнь) были полностью — как в этническом, так и в культурном отношении — абсорбированы испанцами.

Приведу еще одну цитату из Тойнби: «Имеются все основания думать, что в нынешней Испании и Португалии в жилах иберийцев течет немалая доля крови этих перешедших в христианство евреев, в особенности в высших и средних классах». И тем не менее даже самый рьяный психоаналитик оказался бы перед трудностью, если бы ему доставили образцы живых испанцев и португальцев высших и средних классов, обнаружить среди них тех, у кого были предки евреи.

Вопрос: Ваши рассуждения основываются на предпосылке, что единственная или хотя бы главная отличительная черта еврея — это его религия. А как же расовые признаки, физиономические черты и те особенности еврейского характера и поведения, которые трудно определить, но легко опознаются?

Ответ: Расовая антропология — весьма спорная и темная область. Однако антропологи согласны по крайней мере в следующих двух вопросах: 1) что библейское племя принадлежало к средиземноморской ветви кавказской расы и 2) что разношерстная масса рассеянных по всему миру индивидуумов, которых принято обозначать словом евреи, является с расовой точки зрения крайне смешанной группой, имеющей очень мало, а во многих случаях и вовсе ничего общего с этим племенем. Разительный контраст между низкорослым, жилистым, смуглым йеменским евреем, похожим, скорее, на араба, и его скандинавским единоверцем — очевиден. Менее известен тот факт, что даже евреи, проживающие в близком географическом соседстве (например, русские и польские евреи), обнаруживают весьма четкие физические различия. Некоторые итальянские и испанские физиономии имеют выраженный семитский характер, а у некоторых испанских семейств процент семитических генов, вероятно, выше, чем у тех же групп европейских евреев, чьи предки попадались на пути крестоносцев и прочих мародерствующих полчищ.

Однако наиболее загадочным расовым парадоксом является совершенно нееврейская внешность и ментальность нового поколения евреев, родившихся уже в Израиле.

Слово «сабра», которым называют молодого еврея, родившегося уже в Палестине, обозначает вообще-то колючий, дикорастущий и лишенный определенного вкуса плод кактуса. Внешне он неизменно рослее родителей, крепкого телосложения, чаще всего светловолосый или брюнет, нередко курносый и голубоглазый. Самая поразительная черта «сабры» — это его совершенно нееврейская внешность: даже его движения какие-то угловатые и резкие, в противоположность плавной округлости, столь характерной для «еврейских» телодвижений. Девушки, напротив, отошли в гораздо меньшей степени от восточноевропейского физического типа. В общем же и целом вряд ли можно сомневаться, что раса подвергается какому-то странному процессу изменения, обусловленному, вероятно, резкой переменой климата, питания и минерального баланса почвы. Похоже также, что у женщин этот процесс происходит медленнее, что они более инертны и стабильны во всем, что касается физиологического типа. Взятый в целом феномен этот служит разительным подтверждением того, что среда обладает более сильным формирующим влиянием, чем наследственность, и то, что мы, как правило, рассматриваем как еврейские характерные черты, обусловлено не расовой принадлежностью, но является результатом длительного социального нажима и определенного образа жизни, некоей психосоматической реакцией на «отрицательный стимул».

Что касается ментальности, то средний «сабра» отважен до безрассудства, дерзок, обращен вовне и не слишком склонен к интеллектуальной рефлексии, а то и вовсе относится к ней с нескрываемым презрением. Особенно хороши дети, однако, после достижения половой зрелости, их черты лица и голос грубеют, но, пожалуй, никогда не достигают уравновешенности взрослого. Для лица типичного «сабры» характерна какая-то незавершенность, неопределенные черты переходного какого-то состояния. Говорит он отрывисто, без модуляций, что нередко производит впечатление грубости... Невозможно предсказать, какую именно цивилизацию он создаст в будущем, но одно, пожалуй, ясно уже сейчас: через одно-два поколения Израиль станет совершенно «нееврейской страной». («Обетование и исполнение», 1949).

Таким образом, после того как ложные выводы расового подхода оказались выброшенными вон, все, что остается от библейского племени — это статистически весьма незначительный «комплект» генов. В определенных замкнутых общинах, члены которой вступают в брак только между собой, эти гены «выменделировались» [Мендель Грегор (1822-1884), австрийский ученый и священник, положивший основу науки о наследственности.], как говорят биологи, в кривые носы и тоскливые глазные яблоки.

Но даже при рассмотрении этих черт лица чрезвычайно трудно провести грань между истинной наследственностью и влиянием среды. Весьма однообразные физиономические изменения у священников, живущих в безбрачии, у актеров, у заключенных, отбывших долгие сроки, и других типов «профессиональных физиономий» тоже можно легко спутать с расовыми чертами; а все усиливающееся сходство стареющих супругов — не менее поразительное подтверждение роли совместной среды в формировании физиономических черт.

Переходя теперь от внешних черт к ментальным привычкам и особенностям евреев, мы обнаруживаем такое географическое разнообразие, что ничего не остается другого, как видеть в них результат социальной, но не биологической наследственности.

Типично еврейское отвращение к пьянству, например, неосознанный пережиток векового проживания в весьма ненадежных условиях, где опасно было понизить бдительность: еврею с желтой звездой на спине приходилось быть все время начеку, сохранять трезвость и наблюдать не только с насмешкой и презрением, но и со страхом за фортелями пьяного «гоя». Воздержание от алкоголизма, а также и от других эксцессов — от безрассудства и дебоша — внушалось родителями из поколения в поколение, вплоть до пьющего одно лишь молоко французского премьера [Мендес-Франс] и до непьющих хозяев Шато-Лафит [Ротшильды].

Еврейскую страсть к казуистике, препирательству по пустякам и резонерству можно свести к изучению Талмуда, которое занимало до совсем недавнего времени доминирующее место в жизни еврейских детей в школе. Как подчеркнул один блестящий биограф Маркса [Леолольд Шватцшильд. Красный пруссак, Лондон, 1958], диалектика обязана своим происхождением раввинским предкам Маркса столько же, сколько Гегелю.

Финансовый и юридический гений евреев — явный результат того факта, что вплоть до конца ХVIII века, а в некоторых странах — даже и в ХIХ веке, евреям был закрыт доступ к большинству нормальных профессий. Примером того, что в литературе и искусстве евреи играют скорее интерпретативную, чем творческую роль, были исчерпывающим образом проанализированы в эссе Исайи Берлина.

Итак, мы имеем небольшое и довольно спорное «твердое ядро» еврейских черт в смысле биологической наследственности и богатейший комплект физических и умственных черт, обусловленных средой и передаваемых наследственностью социальной. Как биологические черты, так и социальные, слишком сложны и расплывчаты, чтобы можно было опознать еврея с достаточной достоверностью. Решающим признаком, а также официально признанной отличительной его чертой остается все-таки его религия.

Вопрос: Ваше рассуждение, может быть, и логично, но все-таки бесчеловечно — потребовать от народа, чтобы он в целях удобства выбросил за борт многовековую традицию, точно ничего не стоящее барахло.

Ответ: Давайте попытаемся определить, что, собственно, мы имеем в виду, когда говорим о «еврейской традиции». Имеем ли мы в виду идею монотеизма, веру в единого и невидимого Бога, этос еврейских пророков, мудрость Соломона, книгу Иова? Все это — неотъемлемая часть священного писания и является общим достоянием Запада. А вот все то, что было создано после Библии — либо не специфично еврейское, либо не является больше частью живой традиции.

После захвата Иерусалима Титом в 71 году нашей эры евреи перестали быть нацией, не имели больше ни своего языка, ни собственной светской культуры. Древнееврейский перестал быть разговорным языком задолго до начала христианской эры (в дни Иисуса в Палестине разговаривали по-арамейски); еврейские ученые и поэты в Испании писали по-арабски, точно так же, как их потомки писали по-итальянски, по-немецки, по-английски, по-французски, по-польски и по-русски. Правда, некоторые замкнутые еврейские общины создали и развили свои собственные наречия или жаргоны, такие, как ладино и идиш, но ни один из них не создал литературу мирового значения и, хотя бы отдаленно, сравнимую с огромным «еврейским» вкладом в немецкую, австрийскую, английскую или американскую культуру.

Единственное специфично еврейское интеллектуальное творчество в постбиблейских столетиях было богословским. Однако Талмуд, Каббала и бессчетные фолианты раввинских комментариев неизвестны 99 процентам еврейской читательской публики, и они в такой же мере не являются частью живой традиции, как схоластические упражнения средневековых «ученых мужей». Вот единственный продукт специфично еврейской «традиции», если вложить в это понятие конкретное содержание за последние две тысячи лет.

Другими словами, начиная с первого века нашей эры, у евреев не было ни своей собственной национальной истории, ни языка, ни литературы и ни культуры. Их достижения в области философии, науки и искусства заключаются во вкладе, который они внесли в культуру народов-хозяев; они не составляют их совместное культурное наследие или автономную совокупность традиций.

Ошибочность постулирования какой-то особой еврейской «миссии» или «традиции» становится самоочевидной, если мы, пользуясь этой терминологией, станем утверждать, что Дизраэли был частью этой традиции, но не Гладстон, что Троцкий выполнял какую-то миссию, а вот Ленин — нет, что Фрейд тоже действовал в духе еврейской традиции, но никак не Юнг; и что еврейские читатели должны предпочесть Пруста Джойсу и Кафку Э.А.По, потому, что первые два были частью традиции, а последние же — нет.

Вопрос: Порезонерствуем еще немного. Вы разделываете эту, не поддающуюся определению, сущность, которую мы называем «традицией», словно это кусок мяса, который можно разрезать на ломти. Однако когда еврей, пусть он и стопроцентный американец, к тому же неверующий, слышит древнее восклицание: «Слушай, Израиль, Господь Бог наш, Господь — един», в нем шевелится что-то такое, что опрокидывает все ваши аргументы.

Ответ: То, что шевелится в душе еврея, свойственно всем людям. Я отвергаю наглую самонадеянность вашего свидетеля, считающего, что послание это обращено к нему одному или только к его племени. Это, с вашего позволения, метафизический снобизм, основанный на генеалогических предположениях, ничуть не лучше мифа Хьюстона, Стюарта, Чемберлена о нордическом человеке.

Вопрос: Вы очень нетерпимы к еврейской эмотивности, но ведь имеются и другие национальные меньшинства, которые столь же чувствительны и привязаны к традициям, возьмите хотя бы ирландцев-католиков в США.

Ответ: Это неправильная параллель. Привязанность американских ирландцев к своей старой родине относится к совсем недавнему прошлому, к тому же она улетучивается во втором или третьем поколении. Еврейская же «старая родина» — это родина не их родителей или дедов, а гипотетического предка, покинувшего ее две тысячи лет назад. Привязанность американского еврея к государству Израиль совсем не того рода, что привязанность, скажем, итало-американцев к Италии. Итало-американцы прибыли из Италии. Американские же евреи отнюдь не прибыли из Израиля, а стремятся туда или, по крайней мере, делают вид, что стремятся в своих молитвах.

Из этого, кстати, вытекает весьма серьезная проблема. В обеих мировых войнах американцы немецкого, итальянского и японского происхождения воевали в рядах армии США против своих старых отечеств. Они полностью ассимилировались и освободились от пут, связывавших их когда-то со своими предками. А вот англичанин либо американец, упорно считающий себя евреем по религии и традиции, остается привязанным к государству Израиль как в мистическом, так и в прямом политическом смысле.

Обвинение в «двурушничестве» — старый аргумент антисемитов. Однако существование государства Израиль и международной сионистской организации придают этим обвинениям известную конкретность, сопряженную с немалыми опасностями. Я имею в виду опасности не для Англии и Америки, а для самих евреев. Израиль ныне уже не мистическое обетование, а независимое государство с независимой политикой, и любая политическая привязанность к чужой стране неизбежно вызывает подозрения в дни международных кризисов. К каким последствиям могут привести такие подозрения нам, увы, слишком хорошо известно из прошлого.

Вопрос: Пусть даже все ваши доводы правильны, у еврейских родителей все же останется глубокая неприязнь, духовное и эстетичное какое-то отвращение к мысли воспитать своих детей в вере, которую они сами не разделяют.

Ответ: Мой призыв обращен к тем родителям, которые и не разделяют еврейскую веру; к тому подавляющему большинству агностиков или почти агностиков, которое принимает этические ценности иудейско-христианского наследия и отвергают всякую жесткую доктрину. Система образования большинства стран предусматривает, чтобы ребенок, поступая в школу, учился и религии. Решение о том, будут ли его учить католическим, протестантским или еврейским догмам, зависит не от самого ребенка, а от случайной вероисповедальной принадлежности родителей. И родители, отвергающие всякие догмы, поступят всего разумнее, если скажут: «Раз уж мой ребенок должен получить какое-то религиозное воспитание, то пусть оно будет такое же, в каком будут воспитываться все остальные дети, с которыми он играет, а не такое, какое обособит его архаичной и расовой своей доктриной, превратит его в козла отпущения и породит в нем ментальные комплексы. Какой именно доктрине его будут учить, это, в конце концов, не так уж важно: все равно, достигнув совершеннолетия, он сам решит свои духовные проблемы. Важно лишь, чтобы с самого начала не нагромождать на его пути препятствий».

Вопрос: Ваши аргументы обнаруживают какой-то корыстный подход к религиозным проблемам, что уже само по себе представляется мне циничным и непорядочным.

Ответ: Это только потому, что вы сами страдаете комплексом вины агностика, который не в силах придерживаться какой-либо догматической веры, но очень бы этого желал. Я даже подозреваю, что это верно по отношению ко всем нам, детям постматериалистической эры, полным трансцендентальных устремлений; снова сознающим некий высший, сверхчувственный миропорядок, но слишком интеллектуально честным, чтобы принять какую-нибудь догматическую его версию как единственно правильную. Если вы относитесь к этой именно категории, то вы, конечно, тоже рассматриваете исторические отчеты о жизни Будды, Моисея, Иисуса и Мухаммеда как верные символы, как прототипы трансцендентального опыта и духовных чаяний человечества, и тогда не велика разница, какому именно комплекту символов научат вашего ребенка соответственно случайностям его рождения. Лично я считаю чрезвычайно важным для нравственного развития ребенка начать с веры, в той или иной форме, с божественного миропорядка, рамки которого он воспримет поначалу как истинную веру, пока его духовное содержание созреет и выльется в символическую интерпретацию. С этой точки зрения — а именно она служит основой всего нашего спора, так как мои рассуждения отнюдь не обращены к ортодоксально верующим, — совершенно неважно, будет ли воображение ребенка сосредоточено на Моисее, добывающем воду из скалы, или на чуде превращения воды в вино в Кане Галилейской, или на праздновании субботы на седьмой или первый день недели. Но отдаете ли вы себе отчет в том, что этот пустяковый календарный спор, то обстоятельство, что еврей закрывал свою лавку в субботу, в воскресенье же торговал, оказывал в высшей степени дразнящее действие и был причиной кровавых гонений на протяжении длиннейшего ряда веков? Неужели вы считаете цинизмом горестное сожаление о том, что несчетные массы евреев подвергались костру, убийствам, погромам, изгнаниям, сожжению в газовых камерах во имя какого-то лилипутского фанатизма в вопросе о том, с какой именно стороны нужно вскрывать духовное яичко?

Вопрос: Давайте вернемся к практической стороне вопроса. Вы, значит, за то, чтобы евреи, отвергающие догмы, воспитывали своих детей, как члены той конгрегации, в которую входят их соседи? А что вы скажете о «закрытых» жилых кварталах и школах и тому подобных препятствиях, помехах и затруднениях?

 Ответ : Несомненно, что в первом поколении будет множество всего этого, множество горечи, разочарований и личных неудач. Зато во втором поколении будет гораздо меньше, а в третьем, когда смешанные браки станут почти нормой и исчезнут мотивы к добровольному обособлению, «еврейский вопрос» мало-помалу рассосется и полностью исчезнет. Яркой иллюстрацией этого процесса служит культурная и социальная однородность американцев третьего поколения, какими бы они ни были разными по происхождению. Иммигранты первого поколения обнаруживают естественную тенденцию держаться друг друга и относиться с подозрительностью и враждебностью к прочим группам. Но уже у второго поколения, прошедшего американскую школу, столь же естественная тенденция порвать с родительскими традициями, сбросить с себя отличительные клейма и стать вполне оперившимися американцами. Среди европейских иммигрантов самых разных национальностей одни лишь евреи сопротивляются этому процессу «стирания» и упорно цепляются за свою религиозную, социальную и этническую обособленность поколение за поколением.

В прошлом, повторяю, все это было вполне оправдано. До возрождения Израиля отречение от еврейства было равносильно отказу в солидарности гонимым и могло рассматриваться как трусливая капитуляция. Сойти с исторической сцены в кульминационный момент навыворот евреи никак не могли. Но к возрождению еврейского государства достигнута настоящая кульминационная точка, круг замкнулся. Теперь речь идет не о капитуляции, а о свободном выборе. Следовательно, евреи обязаны нынче сделать перевал на своем длинном пути и посмотреть в лицо фактам, пренебречь которыми в прошлом было не только извинительно, но и благородно.

6.

Мне остается теперь заняться еще одним возражением, последним, имеющим гораздо больший психологический вес, чем все остальные, так как оно зиждется не на логике, а на отрицании логики, когда речь идет о человеческих делах. Исайя Берлин выразил этот взгляд в своем эссе с большой проницательностью и с не меньшей убедительностью. Объяснив, что он в значительной степени согласен с моей позицией, он вставляет при этом одно «но»:

«Но на свете... живет много людей, которые не согласны смотреть на жизнь как на радикальный выбор между двумя крайностями, и мы их отнюдь не осуждаем за это. «Из этого перекошенного человеческого ствола, — сказал один великий мыслитель, — еще ничего прямого получить не удалось». Восторженные умы, склонные искать спасение в религиозных или политических догмах, души, измученные ужасом, хотели бы, может быть, чтобы не было этих непоследовательных элементов, чтобы структура общества была более четкой. В этом отношении они истинные дети этого нового века, пытающегося тоталитарными своими системами установить именно такого рода порядок среди людей, тщательно отсортировать их и отнести каждого к соответствующей категории... Предъявлять претензии части населения только на том основании, что она воспринимается обществом как неуютный элемент, и требовать от нее, чтобы она либо отказалась от своих взглядов, либо убралась вон... — это своего рода мелкая тирания, в основе которой лежит убеждение, что люди не имеют права вести себя неразумно, непоследовательно или вульгарно, зато общество располагает правом пытаться избавиться, пусть гуманными путями, но все-таки избавиться от таких лиц, хотя они и не преступники, не умалишенные и не составляют решительно никакой опасности ни для жизни, ни для свободы сограждан. Этот образ мысли, сквозящий нередко в высказываниях вообще-то культурных и рассудительных людей, скверный образ мысли, так как он явно несовместим с сохранением той разумной, гуманной, «открытой» социальной структуры, в которой люди могут осуществить те свободы и те личные взаимоотношения, от которых единственно зависит всякая сносная жизнь в обществе».

Мистер Берлин смотрит так же скептически, как я, на возможность нормализовать общественный статус евреев, пока они будут упорствовать в том, чтобы называть себя евреями и чтобы так же называли их все остальные. Половина его эссе посвящена углубленному анализу психологических факторов, присущих еврейскому существованию и делающих антисемитизм в прошлом, настоящем и будущем — неизбежным. Он согласен также с тем, что возрождение государства Израиль ставит каждого отдельного еврея перед дилеммой. Он только выдвигает один простой довод: нельзя ждать от людей, не стоит также уговаривать их, чтобы они поступали логично, и что с иррациональным поведением приходится мириться, как бы оно нас ни раздражало и ни сердило.

Я полностью согласен с тем, что нет ничего неразумнее, чем рассчитывать на то, что люди поведут себя разумно. Но если вы отстаиваете для евреев право руководствоваться иррациональными эмоциями и вести себя «неразумно, непоследовательно или вульгарно», то вы обязаны признать то же право и за их противниками; вряд ли стоит напоминать вам результаты всего этого. А мне вот кажется, что если вы обладаете голосом и пером, то вы обязаны отстаивать ту линию поведения, которая, по вашему убеждению, служит интересам общества и таким образом может повлиять на непрочное равновесие между разумом и страстью в умах людей. Равным образом, мне кажется, как я уже говорил, что люди обладают неотъемлемым правом исковеркать свою собственную жизнь, но вовсе не вправе коверкать жизнь своих детей, потому что быть евреем как раз и означает жить исковерканной жизнью.

Давление тоталитарных сил как извне, так и изнутри нашей западной цивилизации вызвало среди либералов типа мистера Берлина тенденцию объявить любое проявление неблагодушия «тоталитарным». Если вы пытаетесь разобрать по правилам логики сложную ситуацию и указать на то, что здесь диктуется выбор между двумя альтернативными образами действия, вас тут же обвинят в том, что вы рисуете одними лишь черно-белыми красками. Для нормального функционирования демократического общества известная доля административной и идеологической неразберихи, какая-то доля беспорядка, действительно, столь же важны, как и предохранительные клапаны для машины. Однако жесткая, бесчеловечная четкость тоталитарных идеологий приводит к тому, что либеральное сознание склонно верить, будто предохранительные клапаны — и есть главное, а вот поршни, давление, энергия по самой своей сущности тоталитарны. Такие слова, как «проект», «планирование» и даже «порядок» получили какое-то омерзительное значение с тех самых пор, как на горизонте замаячили те или иные формы «нового порядка».

Вполне понятная человеческая слабость — склонность людей увиливать от принятия болезненных решений и ответственности — стала рассматриваться как добродетель, а, главное, — как сущность демократии. Отступающий либерал стремится не к свободе выбора, а к свободе от выбора. Если мои слова о том, что мы обязаны выбрать — относимся ли мы к избранному народу или к иной нации, если потрясает открытие, состоящее в том, что нельзя полакомиться пирогом и одновременно сохранить его в целости, если все это выдумка тоталитарного мозга, — тогда я должен сознаться в своей принадлежности к тоталитаризму. Если «из перекошенного человеческого ствола еще ничего прямого получить не удалось», все же, по-моему, честнее пытаться несколько выпрямить ствол, чем — ради одной этой милой кривизны — перекашивать его еще больше. Или, может быть, лучше следовать старой пословице: «Под угрозой и во лжи стой на месте и визжи»?

7.

В заключение я позволю себе привести последнюю страницу из «Обетования и исполнения»:

«Отречься от иудаизма отнюдь не значит выбросить за борт вечные ценности еврейской традиции. Ее основные учения давным-давно слились с главным течением иудео-христианского наследия.
Если принадлежать к иудейской религии и за пределами Израиля, не наложив на своих последователей клеймо «обособленности» и не подвергнув их обвинению в двойной лояльности, — это должна быть такая система религиозных верований и космополитических нравственных принципов, которая бы была полностью свободна как от расовых предпосылок, так и национальной исключительности. Но еврейская религия, реформированная таким образом, лишилась бы своего специфического еврейского содержания.
Эти выводы, к которым пришел человек, поддерживавший сионистское движение в продолжение четверти века, но в культурном отношении принадлежащий к Западной Европе, обращены, главным образом, ко всем тем, — а их немало, — кто находится примерно в таком же положении. Они сделали все, что могли, чтобы обеспечить гавань бездомным жертвам предрассудков, насилия и политического предательства. Теперь, когда государство Израиль крепко стоит на ногах, они вольны, наконец, сделать то, чего раньше они делать не могли: пожелать ему всяческих успехов и пойти своим собственным путем вместе с той нацией, чью жизнь и культуру они считают своей, без всяких оговорок и двойных лояльностей.

Миссия странствующего жида завершена. Он должен сбросить с себя котомку и перестать содействовать собственному уничтожению. Дымки газовых камер все еще лижут небеса над Европой: когда-нибудь должен наступить конец всякой Голгофе».

Перевёл с английского Михаил Ледер